— Что же произошло потом? В конце?

— А-а, хороший вопрос! Раньше я считала, что это он все прекратил и искалечил мне жизнь. А теперь я в этом не уверена. Думаю, что мы оба как бы выдохлись, потеряли запал. Вернее, запал этот как-то сник. Я чувствовала, словно... не знаю, как выразить... Чувствовала себя какое-то время замаранной, что ли, оскорбленной, словно мне всучили негодную вещь и я потратилась на что-то, совершенно того не стоящее. Это меня просто с ума сводило. Но я это преодолела — постепенно.

— А он? Что чувствовал он?

— Понятия не имею. Когда через девять месяцев мы увиделись, он говорил, что чувствовал себя выпотрошенным, что очень скучал по мне — каждый час и каждую минуту. Но это его особое свойство — умение говорить собеседнику то, что тот желает услышать. Профессиональные навыки... Думаю, что для такого он слишком занят. Двое детей, много работы, светская жизнь. Он человек востребованный, столько людей вокруг его осаждают... Не могу поверить, чтобы для него стало так уж ощутимо отсутствие одного из них.

— И все же ты с ним переспала.

— Лишь потому, что все было кончено и я знала, что ничего не почувствую.

— Так и было?

— Совершенно. Странное такое ощущение. Помню, что, когда он ушел, я села в постели и взяла книгу... И зачиталась.

— А потом родилась Лили.

— Да. Потом родилась Лили.

— Это было намеренно? Она помолчала.

— Я не думала, что забеременела, — осторожно сказала она, чувствуя, что не совсем отвечает на вопрос, и в то же время понимая, что только так и может ответить, как другим, так и себе.

— И тебя не смущало то, как она зачата? То, что ты ничего при этом не чувствовала?

— Нет. Абсолютно не смущало. Наоборот, казалось, так оно и должно быть. Как будто теперь существуем я и она, а вовсе не я и он.

— Значит, теперь ты о нем больше не думаешь?

— Почти не думаю. Странно. По-моему, я даже и помню-то его смутно. Это было так давно, что вроде и не со мной.

— Похоже, что из этой схватки в конечном счете победительницей вышла ты.

— Думаешь? Больше я не воспринимаю это как схватку.

— Так и бывает при победе.

— А-а, что ж, запомню на будущее!

Она шевельнулась, и рука ее коснулась его плеча. На секунду она задержала ее в этом положении, ощущая теплую влажность его кожи и слабо предвкушая движение, с которым он сейчас придвинется к ней. Когда движения этого не последовало, она позволила пальцам прокрасться подмышку, нащупать там поросль его волос. Она тихонько потянула за волоски, ожидая, что вот сейчас он повернется к ней, чтобы в шутку ей отомстить, навалится на нее, пригвоздит своей тяжестью. Зной почти схлынул теперь, и можно было вновь заняться любовью. Их тела сцепятся сейчас, слипнутся, чтобы потом с чмоканьем оторваться друг от друга. Но он никак не отозвался.

Она ткнулась лицом ему под мышку, вдыхая резкий запах его пота. Волосы там были длинными и на удивление шелковистыми, как у ребенка, совсем не похоже на тугие завитки между ног. Она лизнула волосы под мышкой, лизнула на пробу, воображая, каким удовольствием будет получить такую же ласку от него, представляя, как губы его коснутся ее волос и спустятся ниже; представленное возбудило ее еще больше. Язык ее продолжал свое путешествие, оставляя на его груди, под рукой, тоненькую полоску слюны. Кожа его была здесь мягче, словно моложе. Припомнилась безупречная нежная кожа Лили, под мышками такая мягкая, будто еще не наросла окончательно. Она представила себе, как они лежат с Лили в постели, как Лили засыпает, а она тихонько, как перышком, проводит пальцем по дочкиной спинке, очерчивает контуры по-цыплячьи хрупкой лопатки, ползет дальше под мышку. Она слышит, как хихикает девочка, хихикает уже сонно, но требует повторения.

За эти шесть лет Анна совершенствовалась в искусстве касанья, поглаживанья. И все это время грань между чувственным и сексуальным была тонкой, как проблеск мысли, но плотной, как страсть. Она не понимала, как можно спутать одно с другим.

Но перейдя сейчас эту грань и вновь касаясь взрослого тела, она поражалась, сознавая, сколь многому научилась за эти годы. Насколько же сильнее она теперь чувствует, и, что приятнее всего, — чувство порождает она сама. Каким неодолимым эротизмом, как это стало ей ясно теперь, полнится подобная щедрость, которую раньше в романах, происходивших до Лили, она не ведала.

Его упорное нежелание отвечать на ласку лишь сильнее разжигало ее. Она скользнула рукой по его животу к члену, еле заметно напрягшемуся в предчувствии касанья. Ей хотелось длить и длить это касанье. В этом была одна из его привлекательностей как любовника — умение дать соблазнять себя, он не боялся ее желания и не смущался им. Возможно, и он с годами переменился, став таким, каким его сделали возраст и брак. Возможно, встретившись лет двадцать назад, они бы и вполовину не так сильно упивались друг другом. Но тянуло их не только к сексу — так же властно манили, соблазняли запретное, тайное, лишь слегка приоткрытое, влекущая откровенность незнакомцев. В блекнущем свете сумерек то, что они говорили друг другу, было не менее эротично, чем то, что они делали.

— Давай-ка перейдем к тебе, — сказала она и оперлась на локоть, чтобы видеть его лицо, в то время как пальцы ее продолжали шарить по его телу. — За какие это мерзкие секреты тебе требуется искупление? — Она легонько ткнула его под ребро. — Давай, выкладывай, а мы послушаем!

Глаза его распахнулись.

— Эй! — И потом: — Не прерывайся! Мне это нравится!

— Вот и отвечай тогда!

— Зачем это?

— Потому что теперь твоя очередь в исповедальне. Хочу подвергнуть тебя перекрестному допросу.

Он с улыбкой покачал головой.

— Предупреждаю, что я умею уходить от ответа. Под давлением я прибегну к помощи пятой поправки.

— Если не станешь отвечать, я перестану тебя гладить.

— Ладно, ладно, сдаюсь. — Он открыл глаза и теперь глядел вверх, прямо на нее. — Ты ведь уже все знаешь обо мне, Анна. Я женатый мужчина, которому не следовало бы здесь находиться, но который не находиться здесь не может. — Он улыбнулся. — Возможно, виновата в этом ты. Сначала — как его звали? — Крис, теперь я. Возможно, ты принадлежишь к типу женщин-сирен, своим пением заманивающих женатых мужчин на подводные рифы, а, как ты думаешь?

Она засмеялась, но оба они знали, что это не так. Настоящая сирена слышит только себя саму и совершенно глуха к пению других. А в голове у Анны какие только песни не запечатлелись.

— Ерунда! Ты просто хочешь опять вернуть разговор ко мне.

— Ладно. Тогда начинай ты. И скажи, что ты видишь.

Она собралась с мыслями.

— Вижу мужчину, которому все быстро надоедает, привыкшего получать то, что только ни пожелает, и потому желающего невозможного.