– Да все в порядке, чего ты? – ответил на том конце провода сонный голос Веры. – Спят они, как лапочки... Да, поели, и йогурты смолотили за милую душу! Анюткин, да не бери в голову – в наши обязанности входит, если надо, оставаться с детьми на ночь. Какая еще приплата, ты что, офанарела?! Ну... можешь мне подарить хорошую пару «санпелегрино» или шоколадный наборчик красивенький, это я не откажусь! А чего ты плачешь-то, что случилось? Ой! Кого убили?! Какого Гектора? Я его знаю? Это, что ли, тот армянин с твоего курса? Так он вроде Геворк... Что? Анька, ну тебя, ты меня напугала!

– Да, вот оно как! – протянул Михаил, залпом допив совершенно холодный чай. – А вот здесь уже все совершенно, как в «Илиаде», и вообще, как в известных вариантах сюжета.

Глаза Каверина вдруг сверкнули.

– А вот и нет! Вот как раз отсюда и начинается полнейшее расхождение и с «Илиадой», и с известными вариантами. Именно с этого момента все было абсолютно не так!

– Тогда... Тогда можно дальше, а? – с мольбой в голосе попросил Ларионов.

– Двенадцать ночи, Миша, – напомнил профессор, хотя был явно доволен. – И твою жену мы уморили...

– Нет, нет, Александр Георгиевич! – закричала Аня. – Я не устала! Ну хотя бы часик почитайте еще... Или вы ложитесь спать, а мы с Мишей сами…

Каверин засмеялся.

– Ладно. Аннушка, ты ставишь чайник, а Миша подбросит дровец и раздует огонь – у нас тут не Троада, и за окном минус восемнадцать. И скоро – Рождество. Давайте, давайте, за дело. А я возвращаюсь к нашей рукописи.

Колесница неслась все быстрее. Кони ощущали, что ездок обезумел и сами мчались, будто безумные, покрытые пеной, взрывая копытами мягкую землю, храпя и вскидывая оскаленные влажные морды к жесткому встречному ветру.

Ахилл весь ушел в это стремительное, бесконечное движение. Движение поглотило его, он перестал ощущать время и самого себя, он тоже вдыхал горячий, сухой ветер и в эти мгновения ничего больше не чувствовал, кроме дрожи колесницы и нескончаемого бега коней.

Внезапный крен повозки застал его врасплох, и лишь стремительная реакция помогла избежать падения. Он натянул вожжи, шатаясь, упираясь коленом в борт колесницы, пока не почувствовал, что повозка стала. И тут же понял, в чем дело: одно из колес едва не соскочило с оси.

Пелид спрыгнул на землю, перевел дыхание и сразу почувствовал давящую духоту чужого нагрудника. Доспехи, что одолжил ему Аякс Теламонид, вроде бы были впору, но все-таки теснили грудь. Ахилл снял их, оставшись в одной набедренной повязке, и с облегчением вздохнул. Потом медленно обошел вокруг колесницы и остановился над телом поверженного врага.

На всем пути сумасшедшего движения колесницы земля была мягкая, покрытая густой летней пылью – и тело, волочившееся за повозкой, нагое, вымазанное кровью и грязью, осталось почти невредимым. К тому же оно, должно быть, даже ни разу не перевернулось, все время оставаясь на спине – и лицо Гектора, обращенное к расплавленному жарой небу, тоже было невредимо. Застывшее, оно казалось удивленным. Полузакрытые, закатившиеся глаза блестели узкими полосками подернутых кровью белков. Кровь еще сочилась из страшной раны на горле, темными нитями тянулась ото рта к щекам, змеилась по подбородку.

Ахилл стоял над телом и не мог понять: что неуловимо знакомое мерещится ему в прекрасных, почти совершенных формах Гектора? Где-то он будто бы уже видел эти великолепные пропорции, эту законченность и легкость при всей несокрушимой мощи литых мыщц. Что-то, чего не было ни в ком другом... И внезапно вспомнил – вспомнил свое отражение в абсолютно гладкой воде лесной запруды. Базилевс невольно содрогнулся. На какой-то миг ему показалось, что позади колесницы, в густой пыли, нагой и окровавленный, лежит он сам...

Опомнившись, герой тряхнул головой и, вновь обойдя повозку, присел на корточки возле перекошенного колеса. Крепивший его стержень выскочил из гнезда, и Пелид немало провозился, пока, отколов от борта колесницы щепку, не выточил лезвием меча другой, временный стерженек. Несколькими ударами кулака он вернул колесо на место, хотя обычному человеку потребовался бы для этого молот.

Наконец, починка была закончена. Ахилл разогнул спину и, привалившись плечом к борту выпрямившейся повозки, вновь глубоко вздохнул и закрыл глаза. Невероятное, оглушающее опустошение вдруг навалилось на него. Только что кипевшее в нем безумное ликование исчезло, будто сдутое ветром, и он понял, что ликовал впустую... Его месть совершилась. Враг, убивший его единственного друга, лежал мертвый в двух шагах, но это больше не приносило никакого удовлетворения. Сейчас, стоя над мертвым Гектором, он как-то сразу, внезапно понял, что этой новой смертью, этим убийством, прибавленным к бесчисленному ряду его кровавых подвигов, он ничего не добился...

Пелид медленно огляделся. Высокое жаркое небо разливалось над равниной сплошным, глубоким молчанием. Ни птичьего голоса, ни звона цикад. Все замерло, все умерло, как его выжженная дотла душа...

И тут будто какой-то звук или тень звука коснулись его напряженного, как тетива, слуха. Что-то, чего, казалось, не могло быть, но оно было... Он вслушался. Что это? Ему показалось... нет, не показалось, звук повторился, и теперь он понял: это был еле слышный стон. Откуда? Кто мог стонать посреди совершенно пустой равнины?

Внезапная мысль, как кипятком, обожгла сознание. Одним прыжком Ахилл вновь обогнул колесницу и... Он всмотрелся в сведенное судорогой лицо Гектора. Оно было по-прежнему неподвижно – но напряженный взгляд уловил едва заметное, скорее угадываемое биение пульса во вздувшейся на виске жилке. И тут снова из приоткрытых окровавленных губ послышался тихий, как дыхание, невероятно слабый звук – тот самый! Сомнений не оставалось – Гектор был еще жив!!!

Ахилл вскрикнул, отшатнулся, отпрянул. Не сразу, но все яснее он начал понимать, ЧТО сделал... Всем существом вдруг представил, что должен был чувствовать своим помутившимся сознанием Гектор, когда его тело волочилось в пыли за стремительно несущейся колесницей, подскакивало на кочках, изгибалось в рытвинах, когда камешки и корни терзали его, сдирая кожу...

– Но я же не знал! – прошептал Ахилл, пытаясь оправдаться перед самим собой.

Новый стон, вылетевший из подернутых синевой губ, заставил героя опомниться. Что же он смотрит? Надо прекратить это!

Он вытащил из колесницы свой меч, обнажил его, поднял, собираясь нанести удар. Впервые в жизни Ахилл готовился ударить лежачего, и его охватило ощущение дурноты. Рука дрожала, противная дрожь возникла в коленях.

«Не думай, бей!» – приказал он себе.

И в это мгновение глаза Гектора открылись. Полные боли, измученные, они смотрели прямо в лицо убийце. Гектор видел его, видел занесенный меч. Расширенные до предела зрачки, казалось, стали еще шире. Беспомощный, детский ужас поднялся из глубины глаз, губы дрогнули.

Это длилось лишь несколько мгновений. Затем Ахилл резко опустил меч и следующим движением бросил его назад, в колесницу.