Небо и вправду посерело.

И звезды на нем пробивались, то тут, то там. Тоже какие-то мелкие, мутные, словно смотришь на них сквозь старое стекло.

— Теттенике…

— Он нашел след, — заметила Мудрослава, снова глаза прикрыл. И опять кольнула обида. Когда только успела?! А главное, виросска поспешила пояснить. — Я чувствую его эхом… и далеким, хотя он и не сказать, что далеко. Но если сосредоточиться, то можно выделить. Вот.

И ладонь возложила на морду. Не боится, что дракон эта руку отхватит? Нет, не боится. И не отхватит. Он почему-то воспринимал Мудрославу… да как и Арицию.

Своими?

Нет, своими были все. Тогда… главными? Старшими?

Не понятно.

— А дракон твой где? Тот, который живой? — спохватилась Брунгильда. И Ариция мысленно присоединилась к вопросу. Занималась бы своим драконом, что ли? А то лезет к чужим.

— Не знаю, — Мудрослава нахмурилась. — Нет, пока не выходит, чтобы одновременно… она где-то рядом, но ускользает. А если пробовать захватить, то этих теряю. Странно, конечно. Но если в городе, то… то рано или поздно зацеплю.

Главное, чтоб не слишком поздно.

— А вот степнячка сама ушла. Там нет других следов.

— Может, заморочили? — Ариция потрогала языком зубы. От воды во рту остался тухловатый привкус. — Там… почудилось что?

— Может.

— Так мы идем? — подпрыгнула рыжая. — А то же ж вечереет!

И пошли.

Сперва зверь, который больше не воспринимался мертвым, хотя и полностью живым его нельзя было назвать. Он и вправду оказался не слишком большим. Длинным, да. И пусть горбил спину, с которой поднимались ободранные костяки крыльев, но узкий хвост волочился по земле, оставляя след. Дракон споро переставлял когтистые лапы, покачивалась голова на длинной шее. И прорехи в земляной шкуре гляделись настоящими ранами.

Силы все же не хватало.

Немного.

За драконом пристроилась Мудрослава. И шла она, опираясь на зверя. Следом сестрица её.

Летиция.

Сама Ари.

И Брунгильда.

— Злишься, — сказала сестрица и за руку взяла. Вот ведь нежности. К чему? И захотелось руку забрать, а саму сестрицу оттолкнуть. Напомнить ей все… все обиды.

Несправедливости.

И…

— Злюсь, — призналась Ариция, хотя и с трудом. — Что-то здесь… не так?

— Не так, — Летиция прикрыла глаза ненадолго. — Здесь все пропитано смертью. Болью. Как будто… понимаешь, когда я заглядывала… в общем, души уходили, а тела оставались. И память они хранили. Но тело живет недолго, а память с ним. Здесь же такое чувство, что они просто-напросто не ушли.

— Кто?

— Мертвые. Все они, — Летиция обвела рукой двор, который, надо признать, был немаленьким. В нем и пруду место нашлось, и сухим кустарникам, что его огородили. Ломкой траве.

Деревьям.

Дорожкам. Серые. И трава тоже. И сами деревья. И… и злость накатывает, чтобы отступить.

— Это все они. Злятся. Умерли, а все равно злятся, — Летиция выдохнула. — Не поддавайся.

Если она права… а она права?

Разве может быть она права?

Она же бестолковая. Глупая, что пробка. Над ней даже фрейлины смеялись, конечно, втихую, но Ариция точно знает. И обсуждали. Впрочем, они всех обсуждают. Жизнь во дворце довольно скучна.

Не о том она думает.

— А… они? — Ариция поглядела на вироссок. Те о чем-то тихо переговаривались.

Если все начнут злиться, то… то ничего хорошего не выйдет.

— Я думаю, что мы ощущаем острее. Из-за дара. Все-таки некромантия связана со смертью.

— Ты думать начала.

— Мне тоже хочется высказаться, — Летиция выдержала взгляд. — Не поддавайся. В доме я попробую… поговорить. С мертвыми. Я, конечно, не имела дела с душами, но… вдруг да выйдет?

Она вздохнула.

— Иначе мы не выживем.

— Мы вообще не выживем, — огрызнулась Ариция.

Надо дышать.

Вдох. И выдох. И шепоток. Едва слышный, на самой грани. А может, и не шепот даже. Может, это ветер шелестит, перебирает иссохшие листья, которые за тысячи лет так и не нашли в себе сил расстаться с деревом.

Или все-таки…

…дай, дай, дай… уже не шепот, а почти плач. Детский? Женский? Не важно. И мужчины плачут. Ариция знает. Голоса. Их так много, они мешают друг другу. И хотят одного — быть услышанными.

Вернуться.

У нее ведь получилось! С животными. А люди чем хуже?

Ничем.

Она ведь может поднять и человека. Дать, если не жизнь, то хотя бы подобие её.

Надо отвлечься. Дышать. Ртом. Или носом. Или и тем, и другим, смывая еще горячим воздухом мерзкое послевкусие.

— Помнишь леди Фионель? — зачем-то спросила Летиция.

— Нет.

— Такую вот… такую, — она подняла руки над бюстом. — Она еще светлые парики любила. С кораблями.

— Да.

Не слушать тяжело. И главное, они теперь знают, на что Ари способна. И не отстанут.

А леди Фионель она помнила. Громогласную. Какую-то совершенно нелепую в пышных своих нарядах. И корабли на волосах. Каждый день — новый. Поговаривали, что она все состояние мужа на эти корабли спустила. Врали?

Правда, тогда это было не интересно.

Теперь тем более.

Леди Фионель ненадолго задержалась у трона. Отец, увлекшийся было, остыл, хотя леди всячески пыталась вернуть его расположение. Но потом ей намекнули, что её усилия тщетны.

— Говорят, её муж отравил.

— Да?

— Нет. На самом деле она сама. Я видела. То есть, не то, но… она сделала это в своих покоях. И я попросила… позволили.

Вот почему Летиция снова мямлит?

Раздражение нахлынуло. И схлынуло. Надо дышать. Глубоко. Спокойно. И не слушать.

Дом выглядел… странно. Открытая терраса с колоннами и обвалившейся крышей. Темная черепица расползлась, и сквозь прорехи в ней проглядывало что-то белое, уродливое.

Стены светлые, но в пятнах, будто плесенью побиты.

Окна… пустые. Стекло в одном осыпалось, в другом — трещинами пошло, будто паутиной затянуто.

— Она любила отца. На самом деле любила. И когда он ответил на её любовь, она решила, что так будет всегда. А потом он отвернулся. И она поняла, что жить больше не за чем. У нее в покоях я чувствовала тоску. Глухую такую. И потом я долго думала. Когда еще могла… вот, думала, думала и не могла понять. Как же так? Она ведь молода и красива. И муж у нее не самый худший. И… и дети тоже были. А она взяла и умерла. Понимаешь?