из уст Еди. Но она почему-то молчит, а просто улыбается ему. От этой улыбки Еди становится тепло и приятно. «Дилбер!» — шепчет он и пытается приблизиться к ней и, сделав шаг, падает.

А дождь все лил и лил, таковы Каракумы: если уж нет дождя то надолго, а если уж пойдет, так бесконечно…

* * *

Еди нашли на следующий день на рассвете. Он был без сознания, а его верный пес Вепадар, как изваяние, стоял над ним, прикрывая его от дождя.

…Хораз-ага быстро сбросил с Еди мокрую одежду и, положив на овечий тулуп, начал растирать нутряным козьим жиром. Кошек развел жаркий огонь и растопил на сковороде курдючное сало, и когда оно остыло немного, поперчив его красным перцем, с ложки начал отпаивать Еди. Вскоре на его щеках начал проступать румянец.

— Хватит, Кошек, больше не надо, теперь давай его ближе к огню, — сказал Хораз-ага, заворачивая Еди в тулуп.

Когда Еди переносили к огню, он раскрыл глаза, и, тревожно оглядываясь по сторонам, прошептал:

— А где же Дилбер?

Отец с сыном молча переглянулись и, смутившись, опустили глаза. И Еди вновь впал в забытье.

Вечером, когда Еди стало чуть лучше, его отправили на машине в село.

— Поправляйся быстрее, сынок! — сказал провожая его Хораз-ага и, вспомнив вопрос «А где же Дилбер?», густо покраснел. — А ты что стоишь, влезай тоже в машину, — прикрикнул Хораз-ага на Кошека, пытаясь замять свою неловкость.

— Я не поеду, я остаюсь с тобой, отец, — сказал дрожащим от волнения голосом Кошек.

Перевод В. Аннакурбановой.

МОСТ

Повесть

Сторонний наблюдатель затруднился бы определить его настроение. Не сказать, чтобы прекрасное, но и унылым его не назовешь. Так, серединка на половинку. Внешне он был не так уж прост и ясен. На первый взгляд, сильный, бодрый, энергичный, а приглядишься — одни сомнения да колебания. Губы не то улыбаются, не то кривятся. Только вот глаза… Непроглядной черноты, глубокие — и впрямь зеркало души. Сейчас в этом зеркале отражалась молодость, гордость, и хотя на самом дне проглядывала какая-то растерянность, самоуверенность брала верх. Из-за нее он и пустился в путь раньше времени.

Он сошел с поезда в полдень, автобуса дожидаться не стал. Зашагал, повторяя: «Дорогу осилит идущий». К чему ждать. Кто-нибудь да подберет, а нет — дойду пешком, вещей у меня один «дипломат».

Он не задумывался над тем, что делает, наоборот, ему казалось, что это единственно правильный путь. Кто знает, когда придет автобус — через час, через два? Дорога на Караджар — это тебе не ашхабадские проспекты, по которым машины несутся потоками. Здесь если посчастливится, пройдет грузовик, и ты сядешь, в тесноте да не в обиде, а нет — торчи у обочины и глотай пыль. Ничего, дорогу осилит идущий. Если идти так, то до стройки в Караджаре он доберется.

Довольно скоро он ощутил жажду, пересохли губы. Только теперь он подумал, что, может быть, поторопился. И зачем нужно было идти в такую жару пешком. Еще минута-другая, и он вполне уверился, что совершил ошибку. Чего не сиделось, спешил, как на пожар! Можно подумать, тебя там ждут с распростертыми объятиями! Или станут выговаривать, что опоздал на работу?

Он ругал самого себя, поняв, что сделанного не воротишь. Он встревожился: жара в Каракумах была жестокой, немилосердной. Человек, знакомый с пустыней, не вышел бы в путь без воды. Почему он не подумал об этом раньше? Не зря предки говаривали: «Если не повезет, так не повезет». Все успели сказать предки…

О чем он только не думал, но — удивительная вещь — он не думал о возвращении. И на это была поговорка — «Брошенный камень не воротится», так и он — шел только вперед.

Песчаная дорога — по обе стороны кустарники, колючки — то сбегала вниз, то текла по барханам и, все время извивалась, уходила вперед, вперед. С каждым шагом он острее и острее ощущал жажду. И с каждым шагом понимал, какая опасность надвигается на него. Губы пересохли, по телу струился пот. Солнце стояло в зените и, не зная пощады, палило, словно хотело своими лучами прожечь ему голову. Горячий песок, как раскаленное железо, обжигал даже через туфли на высоком каблуке, жара точила тело. Опасаясь солнечного удара, он накрыл голову пиджаком. Синтетическая ткань давила своей тяжестью, но хоть немного защищала от палящих лучей. Безмолвная пустыня нагоняла тоску. До чего упряма бывает природа! В другой раз легкое дуновение ветерка шевелило бы одежду, а сейчас все сжалось, съежилось, замерло. Суслики, которые и в жару и стужу сновали из норы в нору, словно сквозь землю провалились. Черепахи и те спешили уползти в норы.

— Ну, и молчите себе на здоровье, — сказал он неизвестно кому и вытер лицо платком. Несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, будто духота подступила к самому горлу, потом отошел шагов на пять-десять в сторону, взобрался на бархан и огляделся. Вокруг — одни пески. Вдали он разглядел маленький силуэт водокачки на станции и понял, что ушел очень далеко. Поверни он теперь обратно — едва ли ему удастся дойти до станции. Но он шел только вперед. Нельзя ему задерживаться. Что бы там ни было, любой ценой, выложиться до последнего, но к ночи он должен добраться до Караджара. И он доберется. Ведь как говорится: «По тропке пойдешь — дорогу найдешь. По дороге пойдешь — до людей дойдешь». А останешься здесь, потеряешь дорогу — можешь плохо кончить.

И снова он мерял шагами пустыню. Вдруг сзади послышался шум. Он уже давно утратил надежду, что его нагонит какой-нибудь транспорт, но все же обернулся. Увидел пылящий грузовик и улыбнулся. Вот и экипаж подан. А я торопился. Зря мучался. От рокота грузовика, показалось ему, пустыня ожила. Откуда ни возьмись вымахнул зайчишка. Видно, машины испугался.

— Ах, трусишка несчастный, кто тебя тут тронет, даже если рядом будешь сидеть, — проговорил парень вслед зайцу и приготовился забираться в машину. Вот сейчас машина остановится, и он махнет в кузов. Сейчас.

Однако грузовик пропылил мимо, словно никого здесь и не было. Парень обомлел:

— Да что же это?! Как можно в пустыне проехать мимо? — ругал он шофера. — Что я ему, пугало при дороге? Да хоть бы и пугало — я бы ни за что мимо не проехал! А может быть, он не увидел, просто не заметил? Но если не видит меня, то как видит дорогу?.. Слепая курица!

В отчаянии застыл он на пыльной обочине и не услышал, как кто-то, сидевший в кузове, забарабанил