После ужина мы с родителями устроились перед телевизором. Я сел на диван, мама заварила ромашковый чай и принесла блюдо с разномастным печеньем, разложенным на бумажном полотенце в цветочек.

Папа сидел в кресле и посматривал на меня.

– Если захочешь отвезти Камилле домашнего печенья, скажи мне. – Мама поставила блюдо на журнальный столик. – Сейчас как раз идут благотворительные продажи.

Вскоре она принесла чай. Передавая папе его чашку на блюдечке, она сообщила:

– Я положила тебе меду, любимый.

– Чудесно. – Папа послал ей воздушный поцелуй.

– Слушайте, а вы никогда друг друга не раздражаете?

– Ты сегодня определенно не в духе! – Мама села рядом со мной на диван.

– Нет, серьезно. Никогда?

Мама пожала плечами и потянулась за чаем.

– Меня раньше бесило, как он ест яичницу. Помнишь, милый, ты как-то особенно громко скрежетал ножом по тарелке? Ну, и зубы он чистить не умеет.

Воцарилось молчание.

– И все? – спросил я.

– Ричард, – вмешался отец. – Хватит.

– Всякую ерунду со временем перестаешь замечать. Иначе ведь свихнуться можно.

– Давайте-ка телевизор включим. – Папа взялся за пульт.

– Пап, ладно тебе, считай, что это соцопрос. Неужели тебя вообще ничего не раздражает?

Папа задумался. Посмотрел на маму.

– Иногда она надевает слишком много шарфов.

Мама расхохоталась.

– Нет, правда, она может надеть один поверх другого, – пояснил папа. – И от этого выглядит… как бродяжка, честное слово.

– Он просто не понимает разницы между шарфом и шалью! – Мама все еще смеялась. – А мне нравится думать, что я похожа на индийских женщин, которые…

– Мам…

– Что? У них всегда такой вид, как будто они в любую секунду начнут танцевать. Очень романтично.

– Может, оставишь теперь нас в покое? – спросил папа. – Сейчас новости начнутся.

Мы устроились на своих местах, глядя на светящийся экран. Выходит, мои родители нашли способ примириться с недостатками друг друга, превратив раздражающие привычки в милые странности. В начале отношений мы с Анной поступали так же. Однажды ее окончательно достало мое неумение отыскать собственные вещи, и тогда она купила в китайском супермаркете здоровенную свинью-копилку и потребовала, чтобы я бросал в нее десять центов каждый раз, когда спрашиваю у нее, где мой телефон или носки определенного цвета. А когда ее давнее увлечение актером Венсаном Касселем перешло разумные пределы – мы ходили на все его ультрамаскулинные боевики про «вокруг света за полтора часа», – я утешал себя мыслью, что, когда я постарею и буду иметь плохие десны и желтый цвет лица, она все равно будет любить меня. Главное, к этому времени научиться гонять на скоростном катере и освоить бразильские боевые искусства.

Что случилось с нашим умением относиться друг к другу проще?

Время случилось. Но вот мои родители – сорок лет стажа в счастливом браке. Может, в этом деле, как в беге, надо продержаться до момента, когда произойдет выброс эндорфинов? Мы с Анной прожили восемь лет, до брачного эквивалента эйфории бегуна нам оставалось еще лет десять, не меньше. Как людям удается вытерпеть так долго без измен? Каждую ночь рядышком потеть, храпеть, пускать слюни на подушку и регулярно ласкать человека, ставшего таким же знакомым и неинтересным, как собственная рука или нога?

Лиза говорила мне, что в роли жены я бы ее возненавидел. Все, что привлекало меня в ней – ее спонтанность, ветреность, способность танцевать у всех на виду под любую музыку или вообще без оной, – за все это я бы ее пилил, если бы мы действительно попытались жить вместе.

– Ты же невысокого мнения об институте брака, – напомнил я ей. – Почему ты выходишь за Дэйва?

– Он способен на долгие отношения, – ответила Лиза. – Он не склонен во всем копаться и анализировать. Он просто хочет строить со мной жизнь. От начала до конца.

Я сказал, что тоже этого хочу.

– Нет, – возразила она. – Когда ты счастлив, ты нервничаешь. Ты считаешь, что все хорошее должно обязательно закончиться, и постоянно этого ждешь.

– Но хорошее действительно заканчивается. – Мы с ней сидели на скамейке, жевали сэндвичи, и меня донимал особо настырный голубь. – Вот ты меня бросаешь.

– То, что между нами было, – это не хорошее. Это приятное, это наслаждение, но это измена.

– Ты знала, что я женат, еще до того, как все началось.

– Знала. – Она бросила голубю кусок рыхлого помидора. – И больше я так не поступлю. Ставки слишком высоки. Это… тяжело для нервов.

– Значит, ты предпочтешь скуку.

– Не скуку. Комфорт. Безопасность. Ну, ладно, может, чуточку скуки. Я не хочу постоянного морального истощения. Я хочу быть уверена в своей жизни. И я хочу ребенка.

– Ты хочешь то, что есть у меня. Что у меня было.

– И все еще есть, – заметила она, беря меня под руку.

– Нет. Ты все испортила.

Я схватил оранжевую диванную подушку и прижал к груди. Ни к чему сейчас вспоминать Лизу.

– Наверное, Самире тяжело об этом рассказывать, – раздался у меня над ухом мамин голос.

Я обратил внимание на экран. Политобозреватель Самира Ахмед излагала сводку по текущей ситуации в Ираке.

– Знаете, что я слышал? – Папа оперся локтями на колени. – Я слышал, они вломились в одно такое «хранилище ядерного оружия». Знаете, что там было?

Я покачал головой.

– Воздушные шары! Там надували воздушные шары горячим воздухом! Вот они приперлись туда – солдаты, инспекторы с бумажками, – а там одни воздушные шары!

– Горячий воздух… – повторил я. – Класс!

– Скажи? – Папа снова откинулся на спинку кресла.

– Может, мне это украсть? Я тут, э-э, подумываю вернуться к политическому искусству. Отложу на время живопись.

– Смена деятельности пойдет тебе на пользу, – заметил папа, многозначительно посмотрев на меня. – Особенно сейчас.

Я съежился под его взглядом.

– На самом деле у меня и идеи никакой конкретной нет. Мне еще надо пораскинуть мозгами.

– Выставка горячего воздуха… Звучит интересно, – сказала мама.

– Конечно-конечно, издевайся, – раздраженно бросил я. – Ладно, пойду спать.

– Еще девяти нет!

Папа вскинул ладонь.

– Оставь его в покое.

Я поцеловал их и пошел в свою комнату. За спиной мама громким шепотом спросила отца, все ли со мной в порядке.

Ночью мне приснилась Лиза. Она давала интервью Самире Ахмед.