— Они нашли одну девочку, — сказал я.

— Нет!

Звук был такой, будто она еле сдерживает рыдания.

Я дотронулся до ее плеча. Она резко отодвинулась.

— Они не знают, кто это, — сказал я.

— Нет!

— Я поеду сейчас с ними.

Она открыла рот и вцепилась зубами в руку.

— И позвоню тебе, когда что-то узнаю.

Она отдернула руку и начала поспешно одеваться.

— Я с тобой, — сказала она.

— Нет, тебе нельзя.

— Я с тобой, — сказала она.

— Ты же сама понимаешь, что тебе нельзя ехать.

— Я с тобой.

— Ингер!

— Я с тобой.

Никто не сказал ни слова, пока мы сидели в машине. Рисберг и Бернард переглянулись, когда я открыл дверь. За рулем был еще один полицейский, имени которого я не знал. Бернарду пришлось съежиться, чтобы дать место нам двоим. По-видимому, они поняли, что это Ингер, как только увидели ее вместе со мной. Может быть, успели уже переброситься парой слов за то короткое время, которое нам потребовалось, чтобы дойти до машины. Может быть, один из них спросил: «Кто это? Мать, что ли?» А еще: «Неужели он, черт его побери, думает взять ее с собой?» А может, кто-то добавил, когда я уже открывал дверь: «Он с ней трахается, что ли?»

«Дворник» на заднем стекле работал плохо, иногда совсем останавливался, но затем резина отлипала от стекла и со скрипом продолжала движение. Ни один из них не сделал попытки попросить ее остаться дома, не ездить с нами, и я не знал, как это понимать. Наверное, не осмелились, из уважения к чужому горю. К тому же они косо поглядывали на меня, а не на нее.

Я смотрел в окно, не поворачивая головы. Могло показаться, что между нами никогда ничего не было. Мы никогда не спали вместе и не собираемся впредь, будто мы были незнакомы. Никогда не видели друг друга. Будто впервые в жизни встретились несколько минут назад и теперь ехали, каждый по своему делу, навстречу ждавшему нас ужасу. Контакт между нами исчез. Если бы я обнял ее или дотронулся до нее, она закричала бы и оттолкнула или ударила меня.

Все дело было в том, что Мария вернулась. Мария вернулась и встала между нами. То, что происходило между нами, происходило в пустоте, оставшейся после исчезновения Марии. Теперь она вернулась, ее нашли, и места для меня больше не было, как не было места, где я мог бы любить Ингер.

Полицейская машина стояла в конце извилистой лесной дороги. Полицейский в черном дождевике ходил вразвалку между деревьями. Казалось, он едва-едва держится на ногах. Из-под своего черного плаща он раскручивал, как паук, нить полосатого ограждения, которую закреплял на стволах берез. Дождь стучал по капоту и по крыше машины. Мы сидели в ожидании и боялись выйти, боялись увидеть то, что нам предстояло увидеть, и только когда полицейский закончил устанавливать ограждение, Рисберг поднял воротник пальто и открыл дверь машины. Лесной холм был мокрым от дождя, и, когда я ступил на землю, нога сразу поехала по грязи. Кто-то прибежал с раскрытым зонтом и остановился, не понимая, кому его отдать. Я крепко обнял Ингер за плечи из страха, что она упадет. Потом я сделал знак человеку с зонтом, чтобы он подошел к нам. Я заметил неодобрительный взгляд Рисберга. Он был готов вмешаться немедленно, если обнаружит отклонения от правил опознания, предписанных инструкциями. Звук дождя, стучавшего по зонту, напоминал монотонную работу мотора.

— Жди здесь! — крикнул я.

Ингер стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на люминесцентную ленту ограждения.

— Постой здесь около нее! — крикнул я полицейскому, который подошел поближе и стал держать над ней раскрытый зонт.

Мы пошли вниз по склону. Казалось, что мох в любой момент поплывет под ногами и превратится в жидкую грязь. Полицейский у ограждения приподнял ленту, чтобы нам не пришлось наклоняться. Холм становился все круче. Внизу, в нескольких метрах от высоких берез, темнело небольшое озеро. У тростников на корточках присел еще один полицейский в дождевике. Мы то ли шли, то ли скользили по крутой тропинке. Бернард споткнулся и чуть не упал на полицейского.

На берегу, рядом с палой листвой, лицом вниз лежало чье-то мертвое тело. Волосы, куртка, свитер, обнаженные ноги приобрели цвет прошлогодних листьев. Если бы прошло еще несколько месяцев, ее бы уже не нашли. Она смешалась бы с землей, истлела и погрузилась в жидкий перегной, а потом заросла травой и полевыми цветами. Полицейский встал и доложил Рисбергу обстоятельства дела. Я плохо его слышал. Он говорил о том, кто нашел тело, и уверял, что никто ничего не трогал, после того как они приехали сюда.

Раздался крик. Один полицейских упал и покатился на спине. Он держал какой-то черный футляр в руке и не давал ему упасть в грязь. К моему ужасу, я увидел, что он катится по направлению к девочке. Прежде чем кто-то из нас успел подбежать к нему, он налетел на труп и остался сидеть над телом, расставив ноги. Коллега помог ему встать. Он расплакался, как ребенок. Рисберг обругал его, но выговор прозвучал не очень убедительно. Высоко на холме я видел зонт. Под ним стояла Ингер.

Полицейский раскрыл футляр, достал фотоаппарат и начал снимать. Было сделано две серии снимков, чтобы ничего не упустить, и наконец Рисберг сказал, что этого достаточно. Вдали прогрохотал гром, засверкали молнии, словно гроза отреагировала на вспышки фотоаппарата. Я хотел закурить сигарету, но она размокла у меня в руке, прежде чем я успел щелкнуть зажигалкой. Мы посмотрели друг на друга, Рисберг, Бернард и я. Бернард вынул из коробки резиновые перчатки и дал по две штуки каждому. Потом широко расставил ноги, резко наклонился над телом и начал поворачивать, медленно, осторожно, словно боялся, что от костей отстанет мясо.

Куртка еще сохранила на груди свой первоначальный цвет. Она была сине-зеленой, с зигзагообразным рисунком и проржавевшей металлической молнией. Бернард почувствовал явное облегчение, когда благополучно перевернул девочку на спину. Он отпустил ее и отошел. Кожа на бедрах была красноватой, в темных пятнах. Ниже, до сапог, ноги были почти черные. Волосы облепили лицо и полностью закрыли его. У Рисберга был такой вид, словно он вообще ничего не собирался делать. Я подошел туда, где раньше стоял Бернард, сел на корточки и начал убирать волосы с лица.

Не знаю, было ли у меня ясное представление, как должна выглядеть Мария, но, еще не убрав волосы полностью, я понял, что это не она. Я откинулся, чуть не потерял равновесие и, чтобы удержаться, сунул одну руку в грязь.

— Это она? — услышал я голос Рисберга.

Я встал, сорвал грязные перчатки с рук.

— Нет, — сказал я. — Это не она.

— О боже, — простонал он и спросил слабым голосом: — Вы уверены?

— Совершенно уверен, — сказал я.

Я вытянул шею и посмотрел в сторону зонта.

— Совершенно уверен.