В погоне за наслаждением Андрея я не щадила себя: забросила чтение, ограничила свои музыкальные вкусы, перестала общаться с друзьями. Я влилась в мир Андрея и там потерялась; стала заложницей, секс-рабыней, преданной тенью, готовой ублажить повелителя в любую секунду. Но Андрей не сделал меня своим другом, а как я об этом мечтала!

В каком-то смысле (и сейчас я это понимаю) Андрей сам продался мне в рабство. Он зависел от меня, он бы с радостью убил для меня. А я… нет бы бежать, прихватив его денежки (как поступила бы любая разумная женщина)! Я потеряла голову. Мне нравилось быть для Андрея всем.

Постепенно я перековала свой характер, искоренила в себе все, что мешало счастью Андрея. Научилась улавливать малейшие изменения в его настроении, подстраиваться под них. За все годы, что мы были вместе, я ни разу не дала повода разочароваться в себе.

Я отучила себя от глупого смеха, который так раздражал Андрея.

Вместе с Андреем стала завтракать круассанами, хоть и любила по утрам перехватить тосты.

Позволила Андрею смотреть, как справляю нужду.

Подкалывала его, когда чувствовала, что он именно того и ждет, но ни разу не поправила, услышав заносчивое и, в общем, некомпетентное мнение о политике или науке.

По ночам, или когда мы сбивались с пути по дороге куда-нибудь, я позволяла себя утешать, притворяясь слабенькой, напуганной и беспомощной.

Я молчала в тряпочку, когда мы смотрели фильм, понравившийся Андрею, но не мне. Я только просила объяснить, чём это кино его так зацепило. А поскольку Андрей обожал фильмы о боевых искусствах, с погонями и перестрелками, волю мне приходилось проявлять железобетонную.

Мнение Андрея о людях было поверхностное и наивное, но стоило ему высказаться, как я соглашалась.

Я позволяла ему побеждать себя в игре в слова, хотя его словарный запас оставлял желать лучшего.

Прямо на улице вместе с Андреем я восхищалась прелестями других женщин, а потом добавляла: «Хочешь, трахнем ее? Здесь и сейчас?». А стоило Андрею всерьез заглядеться на какую-нибудь красотку, я притворялась, будто жутко ревную. Андрея это сильно заводило.

Он во многом был замечателен. Использовал свое имя и богатство на благо других: инициировал реформу системы образования, занимался благотворительностью, лично следил за воспитанием тысяч детей из малоимущих семей. Для всех Андрей стал неким чудом, загадкой, а для меня — марионеткой, которой я поигрывала.

Сегодня мне за себя стыдно.

Потом я забеременела, но ему ничего не сказала. Да, я боялась, да, все получилось так неожиданно, но я носила ребенка под сердцем, мечтала, как буду кормить его, менять пеленки. Мечтала о бессонных ночах — обо всех ужасах и радостях, боли и счастье материнства. Однако чем больше я думала, тем слабее становилась надежда на это счастье.

Андрей не хотел ребенка, он нуждался в покорной любовнице, которая бы им восхищалась, а никак не в пузатой хныксе, озабоченной исключительно пеленками и детскими книжками.

Откуда мне было знать, спросите вы? Я ведь не спрашивала самого Андрея. Возможно, я заблуждалась, лишая его того, что стало бы для него величайшим сокровищем.

Но нет, я знала своего мужчину: ребенка бы не принял. Мне оставалось только извлечь эмбрион на восьмой неделе и поместить его в искусственную утробу, которую затем сохранили в криогенном хранилище.

Он умер задолго до рождения Питера.

Один раз я навестила Андрея в больнице — там он лежал, похожий на скелет. Его органы и нервную систему пожирала гигантская опухоль и ее метастазы.

К тому времени мы с Андреем уже тридцать дет не встречались, только изредка виделись. Например, Андрей однажды явился ко мне — негодующий, недовольный тем, как я преуспела. Завидовал признанию, которое получили мои книги, возмущался, что я написала о его собственных достижениях и мировоззрении. Должно быть, думал, будто у него украли душу.

Он превратился в мрачного завистника, а разрыв получился ужасно болезненным. Андрей дважды пытался отсудить у меня долю от прибыли с книг и научных публикаций. Он рассказывал дружкам, будто я испортила его, а в книгах и вовсе низвела до нуля. Пустил слух, что я — вероломная психопатка, неразборчивая в половых связях, и сижу на игле.

Именно этого стоит ожидать от мужика, если перестаешь ему льстить.

Но почему же я перестала льстить Андрею? Когда поняла, что нам пора расходиться? Наверное, не сразу, а постепенно — со временем, которое не спеша выветривает целые горы.

Или же…

Нет. Так оно и произошло.

Помню, был один момент… ага, вот он, послушайте.

В тот день Андрей получил Нобелевскую премию мира за вклад в дело благотворительности. Он казался выше. Сиял, словно бог, принятый на Олимпе. Я поцеловала Андрея, поздравила, ощутив, однако, укол зависти. А он все понял и истолковал это как проявление низких чувств.

— Ну что ты, я рада за тебя, очень. Поверь, — успокаивала я.

Андрей смотрел сердито. Моих слов оказалось недостаточно, потому что в них не было обожания, благоговейного трепета. Я перестала играть свою роль.

В ту ночь у нас был Секс, но уже без Смерти. Впервые за десять лет. Я ласкала Андрея орально, но у него так и не встал. Я рассмеялась, сказав, что все хорошо — соврала.

Андрей вышел в уборную, там помочился, а вернувшись, велел мне продолжать. Я возмутилась Сказала: «Сначала подмойся», но когда Андрей вернулся в спальню, прикинулась спящей.

Андрей стоял надо мной, тяжело дыша и гадая, не притвориться ли ему самому, будто он не распознал обмана. Интересно, в тот момент он ласкал сам себя? Фу, какой же он мужик, если у него не стоял на такую шикарную бабенку, как я?!

Утром Андрей преобразился. Вовсю улыбался и пожарил мне оладьи. Я отсосала у него прямо за столом (у меня даже привкус лимонного сока с языка не сошел), а когда Андрей кончил, меня вдруг затошнило, и я выплюнула сперму на пол.

Андрей ударил меня.

Надо было накричать на него, упрекнуть… да что там — вытрясти из него душу! Я бы смогла. Но я смолчала и, кажется, даже улыбнулась. Андрей расслабился, просиял. Снова стал самим собой.

С этого все и началось, наступила медленная смерть нашей любви. Андрей бил меня каждый день — пощечина, не больше. А я молчала, не жаловалась. Серьезных побоев Андрей мне не устраивал, и боли от пощечин я почти не испытывала (после занятий-то по карате!). Однако свою функцию шлепки выполняли прекрасно — Андрей доказывал собственную мужественность, источник которой видел во власти над женщиной, в презрении к ней.

Он продал наш дом, и мы переехали на берег озера Комо, в Италию. Языком мы оба владели прекрасно и очень скоро даже стали вмешиваться в местную политику. Андрей занялся скульптурой. Купил тонну мрамора и кромсал его, кромсал целыми днями, пока от запасов не осталась гора осколков, покрытых пятнами крови из-под Андреевых ногтей.