Мы с Бойди смотрим друг на друга. Джарроу и Джесмонд. Кто же ещё?

Потом мы глядим на висящие на стене часы.

Сейчас 19:45.

Хоть сейчас и июнь, а дождь прекратился, на набережной Уитли-Бэй всегда царит какая-то мрачность, отчего кажется, что на календаре вечный февраль. Может, дело в заколоченных досками отелях, выглядящих так, будто когда-то они были шикарными, а теперь напоминают стариков из прабабулиного пансионата: ветшающие и нелюбимые.

Может, у меня просто настроение такое.

«Почему, – с яростью спрашиваю я себя, – эти близнецы вечно всё портят?»

На смену дождю пришёл ясный прохладный вечер, и чайки умолкли. Позади нас начинает садиться бледное солнце, придавая маяку розоватый оттенок.

Мы направляемся к Полю. Прямо посередине стоит старая эстрада, с которой хлопьями сыплется краска.

Джесмонд с Джарроу уже на месте, наблюдают, как мы приближаемся.

– Ну так… что мы скажем? – спрашиваю я Бойди, на которого снизошло странное и нервирующее меня спокойствие.

– Расслабься, Эфф. Будем всё отрицать. Не может у них быть никаких доказательств.

– У них есть видео – в сообщении было написано, – возражаю я.

– Ну, даже если оно у них есть, вряд ли там много чего видно, э?

– Хм-м… – Я вспоминаю, как Джарроу снимала на телефон. Я не могу разделить уверенности Бойди. – Так что мы будем делать?

– Наврём с три короба и пошлём их к чёрту.

– Мы могли это и в сообщении сделать. Зачем мы с ними встречаемся?

– Ну мы же хотим узнать, что именно у них есть, так? Просто на всякий случай. Надо ознакомиться с вещественными доказательствами, прежде чем выносить вердикт, и так далее.

Теперь мы в нескольких метрах от эстрады.

– Ладно, говорить буду я, – заявляет Бойди.

– Иди-ка ты. Я тоже буду, если захочу.

– Как скажешь, Эффи.

Мы поднимаемся на эстраду, где нас ждут близнецы. Честно говоря, если бы не напряжение – я бы рассмеялась. Они стоят в футе друг от друга, сложив руки на груди, будто корчат из себя пару зловещих блондинистых бондовских злодеев.

Оба отрывисто нам кивают.

– Вечер, Джарроу. Как ты, Джесмонд? – здоровается Бойди.

– Здорóво, Бойд, Этель, – говорит Джесмонд. (Мальчишка-близнец. Не переживайте, раньше я тоже вечно их путала. И, кстати говоря, «Бойд»? Это просто неприкрытое запугивание. Никто не зовёт его по фамилии – по крайней мере, без добавления «и», и то так его зову только я, кажется.)

Я выпрямляю спину и запугиваться отказываюсь.

Джарроу говорит:

– Приятно видеть тебя, Этель. В смысле всю тебя целиком.

Я не отвечаю. Это кажется хорошей стратегией: говорить как можно меньше, чтобы не выболтать лишнего.

По периметру эстрады стоят деревянные реечные скамейки, покрытые граффити, с кучами мусора под ними.

Мы садимся, и Джарроу продолжает.

– Видите ли, ща всё встало на свои места. Ну, типа. В тот день, когда мы нашли те твою собаку, нам показалось, что с твоей рукой чот не то, ага, Джес?

Джесмонд кивает.

Глаза Джарроу за стёклами очков с усилием моргают.

– Типа, мы её не видели, хотя ваще-то должны были.

Я гляжу на свои руки и верчу ими, словно бы говоря: «Что, по-вашему, не так с моими руками?»

Джарроу это игнорирует.

– А потом сегодня на этом шоу для выпендрёжников. Эта фигня с твоей гитарой. Леска? Прикалываешься, что ли? Я в рыбалке разбираюсь – не бывает такой одновременно тонкой и крепкой лески.

Я кидаю взгляд на Бойди, и наши глаза встречаются. Он жуёт нижнюю губу.

– Короче, – продолжает Джарроу, – мы вас слышали. Тя, если точнее. «Лови, Бойди!» Это точняк твой голос, и мы всё засняли на видео!

Они как будто всё отрепетировали. При упоминании видео Джесмонд вытаскивает телефон. Через миг он включает запись, и я придвигаюсь, чтобы посмотреть, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

Видео начинается, когда Бойди спускается в зал с парящей перед ним гитарой. Запись трясётся, но иллюзия всё равно блестящая. Я беспокоилась, что камера каким-то образом «увидела» меня, как не может человеческий глаз, – что она слегка иначе воспринимает и записывает свет и я отчего-то сделаюсь видимой – но нет.

На записи я такая же невидимая, как была в реальности.

По залу прокатывается шум, начинается хаос. Люди со скрипом вскакивают с мест; мистер Паркер велит всем рассаживаться. Потом кадр резко накреняется: Джесмонд передаёт телефон Джарроу и фокусируется на приближающемся Бойди.

И воде.

На ту краткую секунду, когда вода попадает в меня, она создаёт очертания моего лица, прежде чем стечь и рассеяться каплями. Нельзя сказать наверняка, что это такое. Я начинаю давать себе надежду, что переживаю по пустякам.

А потом слышу свой голос: «Лови, Бойди!». Видимо, я сказала это очень близко к микрофону телефона, потому что выходит весьма отчётливо. Также, к сожалению, это, несомненно, я, но и что с того?

Потом сцена меняется. Это несколько секунд записи, снятой из школьного вестибюля во время ливня. Слышно, как кто-то говорит: «Вон там! Заснял?» – а вдали мелькает и скрывается за углом размытое нечто, но сказать наверняка, что это, невозможно.

Я готовлюсь растянуть губы в полуулыбке. Я собираюсь повернуться к близнецам и спросить: «И что, всё? Это всё, на что вы способны? Это не доказывает ничего, кроме того факта, что вы – двое чокнутых с фантазиями о невидимках. А про лепреконов у вас видео есть? Ха! Лузеры!» – или что-то в этом духе.

Но моя ухмылка застывает, не успев сформироваться.

Потому что теперь запись повторяется, только в замедленной съёмке. В тот момент, когда вода ударяет меня по щеке, видео замедляется ещё сильнее, делаясь покадровым. Тогда всё становится видно. Даже очевидно. Моё лицо, или по крайней мере его половина, обрисованная водой.

Всего несколько кадров. В любом другом случае вы бы не заметили этого, но при замедленной съёмке сомнений не возникает. Замедленная и приближенная версия видео под дождём показывает ещё больше.

Вот она я. Практически полностью прозрачная, но очерченная проливным дождём, убегаю из школьного лобби. Это явно человек. Полуневидимый, голый человек.

Да что там – это явно я.

Тут видео заканчивается, и Джесмонд суёт телефон в карман.

– Это ж ты, а? – говорит он, теперь настал его черёд ухмыляться.

Мы с Бойди обмениваемся взглядами, но не произносим ни слова.