Кондотьеры…

Буонапарте не был ни французом, ни корсиканцем, ему нравилось считать себя итальянцем, а точнее, тосканцем, его предполагаемые предки обитали во Флоренции, где дворцы угрюмы и массивны, как тюрьмы, где, как сказал Маккиавелли, сам воздух, которым дышишь, делает тебя проницательным и хитроумным. Античность выжила там наперекор варварам, Возрождению оставалось лишь обновить связь с ней. Когда зловещий Альфонсо Арагонский вошел в Неаполь, впереди него несли статую Юлия Цезаря, увенчанного лавровым венком. Федериго да Монтефельтро, герцог Урбино читал Цезареву «Галльскую войну». Кола ди Риенцо, сын такой же прачки, какой мать Буонапарте была в Марселе, разыгрывал из себя трибуна, облачась в тогу. Колонна, Кастрачани, Коллеоне были профессиональными военными, которым дорого платили, ибо они умели одерживать победы. Взятие заложников, доносы и клевета, пытки, террор, обман, добро и зло — все было не важно, кроме достижения цели. Генерал, может, и не являлся подлинным флорентийцем, но отсутствие морали в политике он, несомненно, приветствовал.

Наполеон не любил терять время даром. Назавтра же рано утром он отправился к Баррасу, дабы вручить ему свой мемуар. По дороге он задержался на набережной Тюильри; ветер разносил над ней дымок кухонь под открытым небом, комоды и шифоньеры были расставлены прямо на мостовой, среди хлебных крошек и очистков вчерашней кровяной колбасы, среди носовых платков, украденных в Пале-Рояле, и в клочья изодранных нарядов, которых никто уже не купит. Но его занимало другое, он прислушивался к толкам прохожих, стараясь определить, каково состояние умов. Вчера все брюзжали и ныли, сегодня в воздухе чувствовалось умиротворение. Заинтересовавшись причинами подобной перемены, генерал направился к площади Виктуар, попутно замечая, что на дверях всех булочных появилось одно и то же официальное объявление: каждому гражданину причитаются полфунта хлеба и две унции риса. Комитет общественного спасения наконец проявил заботу о парижанах, и они, казалось, эту меру оценили, несмотря на бешеные цены на все товары, хотя она не могла помешать спекулянтам втихую торговать на улицах дровами и углем, слугам некоторых депутатов — перепродавать по двадцать франков за фунт белый хлеб своих господ, а военным сбывать свой пайковый, сухой и черный. Тогда вспыхивали потасовки, люди хватали друг друга за грудки, сцеплялись, требовали снижения цен, грозили расправой соглядатаям из полиции.

В Пале-Рояле Буонапарте заметил под аркадами пассажа Валуа среди обычной утренней толчеи скопление мюскаденов. Ногами в башмаках с заостренным носком и дубинами со свинчаткой они громили витрину книготорговца. Стекло расколотили стулом. По воздуху летали номера «Часового» — их расшвыривали, разрозненные листы падали на землю, их тут же топтали.

— Этого следовало ожидать.

Человек в неопрятном рединготе и с гладко зачесанными волосами подошел к Буонапарте и, указывая на эту сцену, повторил:

— Следовало ожидать, что эти молодчики набросятся на магазин Луве.

Только теперь по голосу генерал узнал депутата Тальена, так кардинально тот изменил свою наружность: вчерашний щеголь ныне пренебрегал своей одеждой, словно якобинец. Он пояснил, что «Часовой» — газета Луве, издается на средства комитетов, ныне она резко нападает на эмигрантов, называет мюскаденов коршунами в человечьем обличье, предупреждает республиканцев о возможности новой Варфоломеевской ночи, утверждает, что священники в окрестностях Гренобля отрезают патриотам носы, а иностранные агенты за каждый подобный мерзкий трофей платят по тысяче ливров. Тем временем там, под галереей, на защиту магазина встали праздношатающиеся гусары, один из них обнажил саблю, и молодые люди гурьбой отступили в «Кафе де Шартр», распевая:

Народ французский, племя братьев,

Ужель не видишь, что они

Вновь поднимают стяг проклятый

Террора, крови и резни…

Тальен поинтересовался, уж не к Баррасу ли направляется генерал. Да? Так и он туда же. Ему сегодня же предстоит отбыть с важным поручением, и он должен все обсудить.

— Когда наши очумелые юнцы пронюхают, по какой причине меня посылают в Бретань, они распояшутся вконец. Войско эмигрантов высадилось в Кибероне.

— Эта экспедиция провалится также, как в Карнаке.

— Ты уж очень уверен в себе, генерал.

В прошлом месяце эмигранты, переодетые в английскую форму, высадились в Карнаке; там их войско увеличилось, к нему примкнули шуаны, однако должным образом организоваться они не сумели, и их изрубили на куски. Однако Тальен был в сомнении:

— На сей раз дело представляется серьезным. Наши наблюдатели насчитали больше сотни кораблей на рейде у Киберона: там и фрегаты, и баркасы, и грузовые суда…

— У эмигрантов и шуанов слишком много командиров, — возразил Буонапарте. — Они между собой соперничают. Скажи-ка мне, что собой представляет Киберон?

— Скопление рыбацких хижин, притом у них там нет воды, годной для питья.

— Всего-то и надо, что перекрыть доступ туда.

— Гош этим и занимается. Западная армия возводит редуты и копает рвы, чтобы поймать роялистов в ловушку.

— А ты что собираешься делать при Гоше?

— Исполнять свою депутатскую миссию. Военные будут доставлять нам пленных, а мое дело — судить их по всей строгости, в высшей степени республиканской.

— Разве ты не питаешь некоторой склонности к роялистам?

— Я? Ну, генерал, там-то я и докажу обратное. Ведь все меняется.

— Да. Посмотри на своих бывших протеже… — Буонапарте оглянулся на «Кафе де Шартр», теперь окруженное подразделением национальных гвардейцев. Офицер с двумя десятками стрелков зашел внутрь. Мюскадены, которые находились в зале, взятые под прицел, безропотно позволили себя увести.

— Ты присутствуешь на репетиции спектакля, который скоро разыграется в Кибероне, — сказал Тальену генерал.

Поскольку Конвент, освободив посаженных в тюрьму после весеннего мятежа якобинцев, тем самым отрекся от мюскаденов, эти последние теперь разочаровались в нем и ждали короля. Сент-Обен был в восторге от возможности послужить столь важному делу. Подумать только! И ведь что от него требуется? Распространить фальшивые ассигнаты, которые были выданы ему, как и большинству его соратников. Итак, он тратил их в полное свое удовольствие. Большую часть ночи провел за игрой, чтобы счастливо расточить целое состояние. Утром он вернулся к Розали и повел ее завтракать к Фраскати. Хозяин этого заведения, расположенного на углу бульвара, сожалел о старом режиме, когда клиенты умели с толком дегустировать разновидности его мороженого. Они позавтракали там в беседке, увитой глициниями, потом побродили по восьми салонам, декорированным под античность, где актрисы, кутилы, светская публика, изнеженные модники трепали языком под люстрами из горного хрусталя и поправляли свои наряды перед громадными зеркалами в рамах, выточенных из апельсинового дерева. Группа взбудораженных мюскаденов шумно кипятилась, сидя на резных изысканных стульчиках в этрусском стиле за маленькими круглыми столиками. Среди них был Дюссо, он окликнул Сент-Обена, который проходил мимо под руку с Розали, зажав под мышкой свою трость со свинчаткой и держа наготове прямоугольный чемоданчик с фальшивыми купюрами: