Казалось бы, ну, перекошен немного человек, ну и что? Это даже незаметно. Но работа нашего метаболического котла зависит от этих перекосов. Пустот внутри человека нет. Существует такая шутка медицинская: «Будем вам легкое оперировать, подрежем маленько». — «А что, у меня с легким проблемы?» — «Нет, просто печень уже не влазит».

В организме — теснота. Органы развешаны на опорно-двигательном аппарате, и если он кривой, органам тоже нехорошо.

Асимметрия — страшная штука. Породистая лошадь — ровная, бежит прямо, никуда ее не заносит. А если лошадь годами ходила по кругу, воду из колодца качала, у нее внешние ноги ходили по большей траектории, а внутренние — по меньшей. Отвяжите ее, и она будет кругами ходить. Она не заболела. Мы ей просто сбили симметрию. Когда-то каторжнику вешали гирю на ногу, и он годами эту гирю таскал. И после освобождения, когда гирю снимали, потом всю жизнь ногу приволакивал. А ведь ему эту ногу не ломали, ему просто сбили мышечно-суставный баланс. У современного человека даже руки развиты неравномерно, мы почти все правши, и считается, что это нормально. Но если бы мы ходили на четвереньках и припадали на одну — переднюю левую ногу, это было бы совсем ненормально! Первый же хищник догнал бы такого убого и съел. Природа асимметрию естественным отбором выкашивает. А цивилизация сделала нас асимметричными.

— Я думаю, то, что мы правши, связано с тем, что левое полушарие, которое отвечает за логику и решение точных задач, управляет правой рукой. Разумное животное — животное с сильной логикой. И, значит, правой рукой.

— Возможно, — кивнул Блюм. — Но природа выкашивает асимметричных и гиподинамичных, — то есть уродливых и ленивых. К чему приводит любая травма? К двум вещам — асимметрии и гиподинамии. Заболела лапа — гиподинамия и асимметрия. Заболело ухо — асимметрия.

— Сломанная лапа заживет.

— Поздно! Асимметрия уже наработана. Правую больную лапу он берег, а на левую наступал с двойной нагрузкой. На одной ноге мышцы окрепли, на другой атрофировались. И само по себе это не устранится. Поэтому когда ко мне попадает ребенок со сломанной ногой, мы гипсуем две ноги — чтобы не потерять симметрию. «Казенная» медицина этого не понимает. Потому что она пошла по другому пути — по пути массовости и аллопатии. Современный евро-американский стандарт медицины основан на том, что мы лезем во внутреннее пространство организма и пытаемся там рулить на биохимическом уровне. Бомбим таблетками — в надежде, что часть химии попадет туда, куда надо, и вызовет нужный эффект. А я лезу во внутреннее пространство руками. У меня других инструментов нет. Почему такая разница в подходах? Потому что для западной медицины главное — снятие симптомов и массовость. Симптоматическая медицина стала основной в мире, поскольку лежит в общецивилизационном — индустриальном — русле: она основана на науке и заводах (фармпредприятиях), в этом ее сила. И там царит вполне логичный принцип: «нет симптомов без болезни». Вот с симптомами и борются. Но ведь это не значит, что все остальные виды медицины умерли, нет, они просто не смогли стать массовыми, бесплатными, бюджетными — все эти иглоукалывания, мануальные терапии, фитотерапия, у-шу… А медицина таблеток стала массовой, как массовая культура. Потому что там производство. И унификация.

В конце концов давление фармкорпораций на медицину стало невыносимым. Существует масса хороших и относительно недорогих методик, которые фарминдустрия просто душит. Давно клинически испытано, например, ультрафиолетовое облучение крови, хорошие результаты показаны. Но это чистая физика! Там нет места химической фарминдустрии. И потому метод широко не применяется. Его используют отдельные энтузиасты на свой страх и риск, получают прекрасные результаты. А остальные предпочитают травить таблетками. Это безопасно — для врача. А всякого рода нетрадиционные методики типа моей — риск для врача. Достаточно одной ошибки на тысячу человек — кто-то помер, — и тебя тут же закроют. А если люди помирают и получают осложнения и побочки от лекарств, это как бы нормально.

Поэтому когда практикуешь нетрадиционные методы, нужно быть очень осторожным. Если ко мне приходит человек со смертельной болезнью и у меня шансов его вытащить 90 %, а 10 % за то, что он помрет, я его не возьму. На фиг мне это надо! Ведь если помрет — осадочек останется, клеймо на имени останется. Пусть он лучше помрет в государственной медицине, ей как с гуся вода, она пачками хоронит, ей можно. Соберут консилиум и спишут труп по всем правилам. Каждый день списывают. Я — другое дело. Я частник, с меня другой спрос. Поэтому у меня трупов нет. Труп — это сразу закрывайся.

Короче говоря, после промышленной революции медицинская пирамида перевернулась. Народная медицина стала медициной для высшего света и элит — в отличие от медицины фарминдустрии, которая стала медициной масс. И язык евроамериканской медицины стал официальным языком мировой медицины. Специалист по аюрведе говорит на другом языке, которого дипломированный врач не поймет. А у специалиста по китайскому иглоукалыванию — свой язык. У тибетской медицины свой. И сложно конвертировать один диагноз в другой. А надо бы.

…Тут я на минуточку прерву интересные рассуждения Блюма о языках медицин, чтобы проиллюстрировать их наилучшим образом. Есть у меня приятель Игорь. У которого были серьезные проблемы с сердцем. Не буду сейчас засорять текст диагнозами, скажу просто: в ритме его сердца частенько случались провалы длительностью по секунде и больше. Медицинский вердикт был однозначен: нужно вшивать кардиостимулятор. Игорь уже почти решился на это, но перед самой операцией профессор-кардиолог, желая морально поддержать парня, положил ему руку на колено и проникновенно сказал:

— Игорь! С этим живут.

Блин… После этих слов Игорь встал и молча ушел из больницы — навсегда. Он решил искать альтернативные варианты. И нашел их. В лице тибетского монаха, который поставил Игорю диагноз по пульсу. Там не было ученых слов типа «мерцательная аритмия» и тому подобных. Таких слов монах и не знал. Он просто долго щупал пульс, после чего констатировал:

— Ветер в сердце.

Вот такая смешная терминология… Монах выдал Игорю какие-то порошки, которые тот долго пил. Теперь у него с сердцем все в порядке. Никакой аритмии и провалов…

А мы вернемся к симптоматической медицине. К которой главный герой этой главы не имеет никакого отношения. Потому что у него нет массовости.

— Я, например, могу принять в день всего пару человек, — продолжал Блюм. — Потому что мне надо с каждым побеседовать, изучить. Я могу человека попросить не есть полдня и посмотреть, как повела себя кровь. У меня есть время узнать, как он переносит жару или холод. Да и просто поговорить за жизнь. Я смотрю, как он реагирует, как бледнеет, как сбивается с мысли. Как его заедает на одной и той же мысли. Беседа порой может длиться несколько часов: мне нужно понять, как он живет, чем дышит, как ходит, что любит, почему у него в какой-то момент вдруг поперло мистическое мышление…

— Зачем?

— Видя, как человек живет, мыслит, как у него организован дом, семья, сколько и как он зарабатывает, мы можем сказать, как он себя тратит. Свое здоровье. Свой жизненный ресурс. Это его социальный диагноз. А социальный диагноз имеет в подоснове диагноз биологический. Если у женщины с промежностью проблемы, она может посвятить себя карьере и убедить себя и окружающих, что ей дети просто не нужны. Но поскольку биологически самка должна рожать, мы понимаем, что с этой самкой что-то не в порядке. Что-то со здоровьем у нее не так. Осталось найти и вылечить. Тогда и сознание поменяется. И она родит… А казенный врач такой роскоши, как беседа с пациентом, лишен. Он принимает у себя в кабинете десятки человек в день, потому что это конвейер, где деньги зарабатываются не с эксклюзива, не с ручной работы, а с массовости. Казенный врач имеет дело не с людьми, а с симптомами. Для массовой медицины все пациенты на одно лицо и различаются только по весу — потому что доза лекарства рассчитывается в зависимости от массы тела. Поскольку люди схожи по конструкции, это работает. Но не всегда. Бывают исключения, с которыми массовая медицина не справилась. И тогда они приходят ко мне. Я как исключительный человек работаю с исключительными людьми. А в бюджетной медицине средний лечит среднего.