– Но если топили хорошо, отчего же она, бедняжка, вечно кашляла?

– Ты опять же не поверишь! Но я не вру. Это мне тоже рассказала смотрительница Версаля. Оказывается, во дворце никогда не проветривали. Больше того, боясь сквозняков, придворные приказывали плотно закрывать все двери и окна. Становилось еще хуже – приходилось жить в таком дыму, что в многолюдные дни в коридорах различались только смутные тени. Зато стоял такой запах пота и мочи, что особо чувствительные барышни грохались в обморок. Там же не было туалетов – все ходили на «черную лестницу».

– Но к чему такие мучения? Вон бедная Помпадур вечно дрожала в лихорадке, глотала всевозможные снадобья. Но ведь не помогло – на 43 году померла! А жила бы себе дома…

– Жила бы… – Варвара зло фыркнула. – Дома-то любви нет! Любовь – в стране мечты! Вот ради любви и терпела…

– А ты бы смогла жить вдали от дома ради любви? – прошептала Соня.

– Я?! – Лицо Вари как-то странно сжалось, на нем появились морщинки, и девушка выдохнула почти в остервенении. – Никогда не спрашивай меня о любви, Соня! Я, может, к чему-то и пригодна, но не к любви!

– Что ты такое говоришь? – Соня удивленно уставилась на подругу.

– Я свое счастье своими же руками порушила! – вскрикнула Варя. – Меня любил один юноша, Гастон. Такой талантливый, настоящий поэт. Да вот беда, сам-то он – француз и стихи на французском пишет. Ну а я, как на грех, языка не знаю.

– Но как же вы объяснялись? – не поняла Соня.

– Когда любишь, и так все ясно становится. Ну, я, конечно, несколько простых фраз знаю. Я его в Россию позвала, как сумела, объяснила, что я богата, будем жить на широкую ногу. И знаешь, что он мне ответил?

– Вынул франк, показал жестами, деньги – это замечательно. Потом указал на книгу своих стихов, спросил: кому в России они понадобятся? Я вопрос поняла. Действительно, французские стихи для французов. Конечно, и у нас барыни по-французски говорят. Но кто из них будет стихи читать? Они ведь только ради моды на языке Гюго лопочут, а прочесть-то мало, что могут.

– Но ведь ты, Варя, могла бы во Франции жить!

– Вот и он мне предложил остаться. Но оробела я. Одной, без языка в чужой стране?! Не решилась… А теперь каждую ночь думаю: дура я, дура!

Соня погладила подругу:

– Может, все еще утрясется? Поедем во Францию, найдем твоего поэта. Вдруг все уладится? Можно и язык выучить. Я тебе помогу.

– Да не способная я к языкам!

– Это так кажется! Ради любви люди на все способны. Вон маркиза Помпадур…

– Опять ты со своей маркизой! – в сердцах выдохнула Варвара.

– Да! Она во многом – образец для подражания. Она любила! – Соня гордо подняла голову, как будто это она и была той самой маркизой.

– Ах, отстань ты со своей дурацкой любовью! – вспыхнула Варвара и выбежала из комнаты.

Дверь хлопнула. Соня осталась одна. Кажется, она обидела Варю. В конце концов, действительно, чего она пристала к бедной девушке с лекциями про любовь? Что она сама-то о любви знает?

Варя хотя бы уже любила и страдала. А Соня?.. Только и знает, что рассказывать о других, например о Помпадур: маркиза то, маркиза это!..

Глупо говорить о давно умершей женщине, как о живой. Глупо расписывать в книге ее страсти, будто они загорелись только вчера. Глупо рваться в Версаль, где она когда-то была счастлива. Или Соня думает, что и она сможет стать там счастливой?

Да что в этом Версале – медом намазано, что ли? Почему Соню тянет туда, во дворец страсти и любви, мечты и тайны. Ведь это чужие любовь и тайна!

Или есть что-то в прекрасных и загадочных стенах Версаля, что обещает счастье и любовь всем? Раз поманив, заставляет возвращаться всегда?

Вот и Помпадур, уже умирая, попросила своего Людовика, чтобы ее перевезли из замка в Версаль. И король не смог отказать! После очередного тяжелого приступа, случившегося с его Несравненной, он дрожащим голосом приказал немедленно перевезти умирающую в ее прежние апартаменты.

Завистники тогда остолбенели. Умирать в королевских покоях дозволялось только членам королевской семьи. Но разве Помпадур не стала главной в жизни Людовика?..

Интересно, о чем думала маркиза, когда, сидя в кресле, смотрела через высокие окна на Северный партер парка, в котором так любила гулять? О чем грезила, глядя на кусты, подстриженные в форме овала, на прямые дорожки, посыпанные светло-желтым песком? На что надеялась некогда всесильная маркиза? А может, грустила или злилась – ведь она умирала, а Версалю предстояло жить еще долго-долго.

Вот и Соня скоро увидит его, пройдет по залам, найдет покои фаворитки, которую называют Версальской грешницей.

Глупости – Помпадур была Версальской чаровницей, Королевой любви. Она сама, как Версаль, была Дитя Праздника.

Впрочем, почему – была? Пока о человеке помнят – он есть!

Париж, январь 1876.

Почтенный директор театра «Варьете» смотрел на молодого драматурга измученным уставшим взглядом:

– Я вам в сотый раз повторяю, месье Леду, что ничем, не могу помочь. Я не знаю, где искать Несравненную!

– Но и я вам повторяю, месье Гиро, у меня практически смертельная надобность!

– Ах, как вы, поэты, любите цветисто выражаться!

– Я уже давно не пишу стихов, месье директор. Вы-то знаете!

Мишель Гиро вздохнул: конечно, он знал. Он все знал о своих драматургах, композиторах, актерах, рабочих сцены – про всех, кто хоть раз был профессионально связан с театром «Варьете». У директора не было ни жены, ни детей – театр стал его семьей.

Он все знал и о Гастоне Леду. Юноша рос без отца. Тот бросил семью, когда мальчику было лет пять от роду. Правда, дал фамилию и помогал материально. Но и сама мадам Леду оказалась женщина не промах – работящая и цепкая. Она ухитрилась дать сыну приличное образование – юноша поступил в Эколь Нормаль – хоть и не дорогое, но весьма престижное учебное заведение Парижа. Начал заниматься литературой, и к нынешним 25 годам весьма преуспел.

По долгу службы директор «Варьете» знал наизусть все три оперетты, написанные молодым либреттистом, и находил их отменными – и веселыми, и живыми, и романтическими. Директор вообще знал наизусть весь репертуар своего театра. И в этом не было ничего удивительного – помнят же родители все проказы своих детей! Вот и Гиро помнил, что еще два года назад Гастон Леду был самым модным из молодых поэтов на Монмартре. Когда юноша выступал со своими стихами в кабачке «Пигаль», там собирались толпы поклонников и поклонниц.

Но внезапно Гастон перестал писать стихи, забыл дорогу в кабачок. Хуже того, он встречаться с девушками перестал. Ну а если парижские красотки перестают привлекать молодого человека – это совсем плохой признак – значит, в жизни поэта случилось что-то действительно ужасное.