— Я сама знаю, в чем нуждаюсь! — упрямо насупилась Нжери.

— Правда? Тогда расскажи мне поподробнее в чем же. Тебе ведь известно, я не лечу одним и тем же бальзамом от рези в животе и недержания мочи. — Он втянул доносящийся из сада аромат, напомнивший ему запах цветущих магнолий, растущих во всех портах обеих Аррантиад от Каври до Аланнола. Очень может статься, это-то благоухание и понудило его замешкаться, навеяв думы о далекой родине.

— Я желаю, чтобы ты потрудился над моим телом так же, как трудишься над спинами, руками и ногами всех этих здоровенных буйволиц, жалующихся на «утомление, недомогание и угнетенное состояние духа». Они приходят сюда ворчащие и брюзжащие, а выходят после проведенных тобой процедур с сияющими лицами, словно вкусили напиток вечной молодости. Я не верю, что твои руки могут творить чудеса, и все же собственные глаза уверяют меня в обратном, — упорствовала Нжери.

— Не помню, чтобы я когда-либо выдавал себя за чудотворца. То, что я делаю, могут сделать и мои помощники. Почему бы тебе не обратиться к Дихтиар и не уговорить своих гостий позволять ей облегчать их страдания? Мы ведь уже беседовали с тобой на эту тему.

Прибеднялся и скромничал Эврих с совершенно определенной целью. Благодаря Тилорновой выучке и немалой практике мог он, конечно же, значительно больше, чем Дихтиар и Нгорро, и, когда ощущал в том потребность, незаметно переливал часть своей энергии в страждущих, снимал накопившееся напряжение и усталость не только мышц, но и души. Существовавшие для этого приемы были пока что недоступны его помощникам, но Нжери об этом знать было незачем.

— Почему ты отказываешь мне в том, что постоянно, не моргнув глазом, делаешь для других? — с обидой спросила супруга Газахлара, и на этот раз в голосе ее не было требовательной капризности и нетерпимости госпожи, снисходящей до разговора с рабом.

«Потому что под пестрым халатом ты совершенно голая и один лишь массаж тебя не удовлетворит, — мысленно ответил Эврих. — Потому что ты потребуешь от меня большего, а я не собираюсь браконьерствовать в доме мужчины, чьим гостеприимством вольно или невольно пользуюсь. Там паче если я лечу этого мужчину и, следовательно, облечен его особым доверием. Обо мне ходят слухи как о закоренелом бабнике или сердцееде — это уж кому как называть удобно, но правды в них нет и на стертый мог. Выйдя из юношеского возраста, я ни разу не расставлял, подобно птицелову, силки на приглянувшихся мне девиц. Быть может, бессознательно я и стремлюсь выглядеть в их глазах лучше, чем есть на самом деле, но кто из мужчин этого не делает и что в том плохого? Стараясь казаться лучше, мы, сами о том не ведая, тянемся к недостижимому идеалу, и это, право же, лучше, чем выставлять напоказ и пестовать свои низменные инстинкты. Да, я не изображаю из себя девственника и не откажу девице, желающей затащить меня в укромный уголок и побыть там со мной наедине. Я даже буду изо всех сил стараться, чтобы время, проведенное со мной, она вспоминала с радостью и благодарностью. Едва ли происходящее между нами будет иметь какое-то отношение к любви, но это, по крайней мере, ничуть не меньшее удовольствие, чем разумная беседа или дружеский поединок. Люди должны дарить друг другу радость всеми доступными способами, вместо того чтобы всячески досаждать своим ближним, чем они, увы и ах, занимаются денно и нощно. И ежели бы ты не была супругой Газахлара…»

— О чем изволишь мыслить? Почему не отвечаешь мне? Я ведь к тебе обращаюсь! — раздраженно прервала Нжери внутренний монолог Эвриха. А тот с незнакомой прежде тоской подумал, как трудно, почти невозможно достичь взаимопонимания по самым вроде бы простым вопросам. Поднял глаза на разъяренную женщину, и тотчас же услужливое воображение нарисовало ему крайне паскудную, но более чем правдоподобную картину.

Вот он отказывается сделать супруге Газахлара массаж, и она, разгневанная упрямством строптивого, возомнившего о себе невесть что раба, бежит жаловаться на него мужу. По пути соображает, что обвинение выглядит смехотворным, и, дабы не изображать из себя дуру, рвет на себе одежды и начинает плести хозяину «Мраморного логова» байку о том, будто бы проклятый аррант пытался ее изнасиловать. Шуточка не новая на всех четырех континентах, но срабатывающая безотказно. Трудно, глупо и противно доказывать свою невиновность. Одна надежда — хватит у Газахлара ума и проницательности не поверить своей прекраснотелой женушке…

— Неужели я столь противна и ненавистна тебе, Эврих? У тебя такой вид, словно слизняка проглотил. Ну дура самоуверенная, ну стерва, конечно. А какой мне еще быть, если муж три года трупом лежит, ядом брызжет и дом наш, до твоего появления, Небожители, словно приют прокаженных, стороной обходили? — Нжери всхлипнула, закрыла лицо руками и, отвернувшись от арранта, нетвердой походкой двинулась прочь из комнаты.

— Ой-е! — вырвалось у Эвриха всплывшее из глубин памяти восклицание обитателей Вечной Степи, и он с раскаянием подумал, что был чудовищно несправедлив к Нжери. Напридумывал невесть чего и обидел девчонку. Довел, придурок самовлюбленный, до слез, а ей ведь и в самом деле несладко приходится. Три года со «смердящим-то трупом» поди-ка поживи! Вот уж кому действительно его помощь нужна, а он морду воротит, обиды строит. Прости, Отец Всеблагой, урода криводушного, кривоумного!

— Нжери, погоди! Постой! Прости, я не хотел. Я не хотел тебя огорчать… Иди сюда. Не плачь. Ну же! Вот умница-разумница…

Он взял ее лицо в свои ладони, и некоторое время они стояли молча. Только глядели друг на друга. И Нжери чувствовала, как теплая добрая сила перетекает из рук чудного арранта, а из потемневших глаз его струятся волны зеленого света, омывающие ее и уносящие, подобно водам священной Гвадиары, беды, печали и тревоги. Счищают с души грязную накипь, копившуюся в ней все эти долгие-долгие годы, пока пришедшим в запустение особняком правил измученный болезнью, совершенно чужой, пугавший ее до умопомрачения мужчина. Да, пожалуй, и не три года, а все пять, со дня свадьбы. Ибо бывший втрое старше пятнадцатилетней девчонки Газахлар, даже будучи здоровым, едва замечал ее, занятый дворцовыми интригами, объездом и поддержанием порядка в многочисленных поместьях, увеселениями со своими старинными друзьями.

Он не был скупым, злым или жестоким. Он просто не придал никакого значения появлению в его доме молодой жены. Наследников он не мог иметь из-за старого ранения, а заменить ласки опытных «дев веселья», к услугам которых прибегал с каждым годом все реже и реже, наивная и робкая девчонка не умела да и не особенно стремилась. Так что оба они не слишком утруждали себя исполнением супружеских обязанностей. Возможно, все сложилось бы иначе, не отправься Газахлар завоевывать земли пепонго, откуда вернулся озлобленным, немощным и ненавидящим все, что не могло принести облегчения его страданиям…

— Ложись на циновку, сейчас я позабочусь о том, чтобы силы и радость вернулись к тебе, — распорядился Эврих, и Нжери опустилась на стоящее в углу комнаты низкое ложе. Скинула халат, оставшись в одной узенькой набедренной повязке, и уткнулась зареванным лицом в тростниковую циновку, радуясь царящему в помещении полумраку.

Аррант откупорил склянку с мазью, и резкий, хорошо знакомый ей запах ударил в ноздри. Нжери не могла видеть, чем занят Эврих, но она столько раз наблюдала за тем, как он делает массаж приходившим в «Мраморное логово» Небожителям, что отчетливо представляла каждое его движение. Вот он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потряс кистями, помял между ладонями невидимый комок и, подцепив деревянной палочкой изрядную толику мази, принялся втирать в ее ноги. Он начал с лодыжек, тщательно разминая каждый мускул, потом перешел на мышцы икр…