– У тебя такое же лицо, как тогда, когда ты снимала в зоопарке, – очень сосредоточенное.

Он поворачивается к кольцу и бросает мяч. Бум. Точно в цель. Да, Замерзший Робот – мастер.

Владелица аттракциона поднимает палец, показывая, что он получил одно очко. «Спасибо, мы умеем считать до одного. Мы самоубийцы, но не дебилы». Я киваю ей, показывая, что поняла.

Роман крутит мяч пальцами.

– А знаешь, мне нравится этот задумчивый взгляд. Симпатичный.

Я не могу удержаться от смеха. Пожалуй, меня в жизни не называли симпатичной. Даже в глубоком детстве я была «особенной» – в переводе «не такая, как все в Лэнгстоне» – или «миленькой», то есть тихой и скромной, но уж никак не симпатичной.

– Что?

Он слегка приседает и снова бросает мяч. Тот чуть-чуть задерживается на кольце, но в конце концов падает в сетку. Я показываю женщине два пальца, и она слабо улыбается в ответ.

– Да, – отвечает она с густым южным акцентом. – Он забил два, осталась еще пара очков.

Роман рассматривает мягкие игрушки: ряды розовых панд и кислотно-оранжевых тигров, есть даже несколько голубых слонов.

– Что я могу выиграть? – спрашивает он.

Женщина выпрямляется, «надевает» лицо гостеприимной хозяйки и обводит рукой весь свой «зоопарк»:

– Если попадешь четыре раза подряд, выбирай что хочешь.

– Даже того огромного льва? – Роман отклоняется, чтобы я могла лучше видеть сидящего на самом верху царя зверей. Наверное, если прижать его к себе, от гривы все лицо будет чесаться, но вообще выглядит он круто.

Она широко улыбается мне:

– И льва тоже. Ты именно его хочешь?

– Я? – Глаза сами моргают от удивления.

– Ну да. Он же тебе хочет выиграть приз, дорогая. Разве нет? – Она заливается кудахчущим смехом. Никогда не могла понять, почему лэнгстонки обожают издавать этот звук. Наверное, чувствуют какое-то тайное родство с клушами.

– Не думаю.

Засунув руки в карманы черных джинсов, я переминаюсь с ноги на ногу.

Роман, делая вид, будто не слышал ее реплики, готовится к следующему броску. Наблюдая за ним – лицо сосредоточено, глаза широко открыты и не отрываются от цели, тугие мышцы напряжены, – я задумываюсь, что, наверное, он видит что-то похожее, когда смотрит на меня, ушедшую в физику. И все же он выглядит совсем жалким, совсем «замерзшероботным». Хотя… Там что-то есть, будто тень, пробравшаяся на картину из-под рамы. Какая-то часть меня хочет протянуть руку и схватить это, рассмотреть получше.

Внезапно я осознаю, что это за крадущаяся тень, – это восторг. Роман любит баскетбол, любит играть. И как бы он ни отмазывался, в этом восторге он по самые уши. Интересно, может быть, это и есть потенциальная энергия? Или она вызывает этот восторг, подобно сыворотке счастья, которая хранится у людей в животе и постепенно растекается, вызывая эйфорию?

Если и так, мой черный слизняк съел все мои запасы. Нет, не так. Большую их часть. Наблюдая, как Замерзший Робот играет в баскетбол, я почти улыбаюсь. Ключевое слово – почти.

Он вгоняет в сетку третий и четвертый мяч. Я даже не обращаю на это внимания. Подготовка к броску занимает меня гораздо больше, чем собственно бросок: мяч летит слишком быстро, не углядишь.

– Так что ты выберешь? – спрашивает женщина. Я замечаю, что по ее передним зубам размазалась бордовая помада.

– Что хочет дама, – отвечает Роман, застигнув меня врасплох.

Напомаженные зубы поворачиваются ко мне:

– Значит, лев?

Слова путаются у меня в горле. Зачем Замерзший Робот выигрывает для меня призы на ярмарке? Чтобы я оставила после себя побольше вещей? Чтобы еще сильнее сбить меня с толку? Я качаю головой:

– Мне ничего не нужно.

Женщина хмурится, а Роман шутливо пихает меня плечом:

– Давай, Айзел, выбирай. Я же выиграл.

– Знаю, – бормочу я, – но мне хочется чего-то другого.

Кассирша мрачнеет еще больше.

– Все призы – здесь, милая.

Я еще сильнее трясу головой.

– Нет, нет. Мне не нужен другой приз, просто отдайте то, что он выиграл, кому-нибудь еще.

Женщина недоуменно вскидывает брови. Объясняю для «одаренных»:

– Скажем, придет другой ребенок и не попадет. А вы, несмотря на это, позволите ему получить приз. – Я прикусываю нижнюю губу.

Она упирает руки в бедра.

– Но как мне решить, кому именно отдать твой приз?

Я пожимаю плечами:

– Отдайте тому, кто покажется вам самым одиноким.

Шмыгнув носом, она задумывается, а потом улыбается мне:

– Хорошо, милая. Как захочешь. Сегодня ты осчастливишь какого-то малыша.

– Это гигантский лев осчастливит, – возражаю я и шепчу себе под нос: – По крайней мере, хочется надеяться.

Мы уходим, и Роман тянет ко мне ладонь. Я разрешаю ему взять меня за руку, и наши пальцы переплетаются. Я молчу, зная: это – не то, это – другое. Наверное, именно так мы возьмемся за руки седьмого апреля.

Но, хотя умом я все понимаю, по коже все равно распространяется тепло. Надеюсь, он не заметил. Или подумал, что у меня всегда руки потеют.

– Ты здорово придумала, – говорит он, раскачивая наши руки взад-вперед. Я позволяю ему махать моей рукой, словно мы парочка. – Ты была одиноким ребенком?

Я на мгновение задумываюсь:

– Не всегда.

Он наклоняет голову, заглядывая мне в глаза, но ничего не говорит. А я и без слов понимаю: это он так просит меня объяснить.

– После того, что случилось с отцом, я потеряла всех своих друзей. Некоторые бросили меня сразу, других я сама оттолкнула. Боялась подпускать кого-то близко к себе. – Я вздыхаю. – Не знаю, как тебе объяснить.

Роман кивает. На улице его глаза становятся золотисто-зелеными, как трава, подсвеченная летним солнцем.

– Да я знаю: когда печаль такая глубокая и непроходимая, начинаешь бояться, что она засосет всех остальных, если подпустишь их поближе.

Он понял!

– Именно.

Роман протягивает другую руку и откидывает прядь волос с моего лица.

– Я сделал то же самое – оттолкнул всех своих друзей. Боюсь, это необходимо. Это единственный выход.

Наши пальцы по-прежнему тесно сплетены, а я думаю, насколько быстро он оттолкнет меня, узнав, что это мой отец убил Тимоти Джексона.

– Расскажи мне больше о ней, о своей печали, – настаивает он.

– Зачем?

– Хочу понять. Мне нравится понимать тебя. Я давно ни с кем не сближался, но мне кажется, мы с тобой…