не пугает: Старуха забыта. В дальнейших размышлениях о Рупрехте Котик представляет его «похаживающим одиноко в огромнейших комнатах» (признак «быка Дорионова», но снова – не страшный) и «даже… по Арбату». Впрочем, тут же возникают сомнения, действительно ли это Рупрехт: «…Может быть, это – он; а может быть, – это папа (у папы огромная шапка и шуба: у Рупрехта – тоже); может быть, никакого и не было Рупрехта».

В следующей главке, названной «Миф», Рупрехт уподобляется Атланту, держащему небо:

«Под тротуарами, за Безбардисом, —

– на кубовом небе! —

– все свечечки, свечечки, свечечки; и горят себе, точно звезды: это свечки огромной, разросшейся ёлки, которою —

– ёлкою! —

– мировой старик, Рупрехт, точно звездными небесами, подпирает… Арбат» (394).

В фантастической этой картине различим символический смысл: рождественская елка – знак Рождества Христова становится опорой, основой существования мира[138].

В восприятии Котика Рупрехт снова сближается с папой, это дважды повторяемое сравнение подчеркивает неслучайность уже упомянутого мотива даров, подарков, который в этой главе присоединяется к образу титана-быка-профессора-атланта и превращает его в волхва:

«Помнится: —

– раз идем по Арбату; навстречу нам – папа… в огромнейшем меховом колпаке, из-под которого выставляется веточка ледорогих сосулек – на огромном серебряном усе; над усом торчит красный нос; на носу – два очка, и это всё – добродушно ушло в шерсти меха (и точно не папа, а… Рупрехт); глядит – и не видит; вместо елочки прижимает к груди очень туго набитый портфелик…

…И вот думаю: —

– что он, и свора извозчиков будут скоро низвергнуты: в н_и_к_у_д_а – за “Б_е_з_б_а_р_д_и_с_о_м”: и снова появится папа – из-за “Б_е_з_б_а_р_д_и_с_а”, с кардонками; из кардонок нам выложит всей: яства, сласти, подарки; совсем папа Рупрехт; и оба они… как попы» (394–395).

Глава называется «Ренессанс», и смысл названия проявляется также в том, что в конце главы возвращается, возрождается воспоминание о первых четырех образах, «только этот возврат – по-иному».

Один из гостей на именинах – «Лев», молодой человек, перекрахмаленный, щелкает грудью»; городовой Горловасов – бык: «с двусмысленной рожицей на носу; он проделал нам бестолочь: пол толок сапогами; толоки раздавались мне после: пол толок Горловасов». Отзвуки встречи с Тем Самым в белом храме с колоннами можно услышать в маминых рассказах о детстве:

«…Зажигались огни в белом зале с колоннами; дедушка – белый, гордый и полный, в чистейшем жилете… выходил из теней: любоваться на игры.

– “Детки: деточки-деточки… Ангелы-ангелы, ангелы… Ну-ка, “звездочка”: матушка… Ха-ха-ха: хорошо…”

И проходил за колонны…»

«По вечерам, задрав волосы детям, подводили их к дедушке: подставлять ему лобики; всякий лобик крестя, приговаривал он:

– “Дай-ка я тебя: в лобик и в глазки…”» (400).

А Афросинья-кухарка становится аналогом Старухи:

«…действия Афросиньи-кухарки… подозрительны; подозрительна её лихая рука… подозрителен вспученный подбородок, как… зоб индюка;… выгнется её бело-каленая голова с жующим ртом и очень злыми глазами…» (398).

Снова оживающий страх Старухи внешне мотивирован разговорами о «преждевременном развитии», которое ребенок, чуждый абстракциям, понимает по-своему – как угрожающий ему в скором времени выход из тела:

«…И мне кажется: —

– “п_р_е_ж_д_е_в_р_е_м_е_н_н_о_е р_а_з_в_и_т_и_е” уж со мною случилось, когда-то; я откуда-то “р_а_з_в_и_в_а_л_с_я”; и “п_р_е_ж_д_е_в_р_е_м_е_н_н_о” выгнался: осиливать пустоту и упадать (нападает “с_т_а_р_у_х_а” там) в наших комнатах; снова свился я с трудом; неужели же мне развиться и – выгнаться вон…» (397).

По сути – это предупреждение о предстоящей мистерии. «…Мистерией началась моя жизнь», – сказано в завершение первой главы. Мистерией и закончится, – можно было б добавить.

Микрокосм и макрокосм. Воплощение антропософских представлений о возникновении и развитии мира и человека

События, о которых рассказывается в первых четырех главах романа, можно также воспринимать как художественные образы основных этапов формирования Земли и человека. Согласно антропософии, мир развивается благодаря деятельности духовных существ, в разной степени развитых. То, чем сейчас является наша планета, прошло через три воплощения, которыми последовательно были Сатурн, Солнце и Луна. На каждой из ступеней человеческий предок приобретал по одной составляющей своего существа: физическое, эфирное, астральное тела и «Я».

Сатурн – первое воплощение нашей планеты, на котором появились впервые зачатки человеческих существ, – Штайнер характеризует как тепловое состояние. То, из чего впоследствии развилось физическое тело человека, в это время, по его мнению, представляло собой сгусток тепла, не имевший устойчивой формы. Этот зачаток тела не мог, конечно, ощущать себя как «Я».

Аналогичным образом А. Белый описывает состояние героя романа в первой главе. «Не было разделения на «Я» и «не-Я» (296). Память о тех временах хранит переживание мучительного, непроходящего жара: «Накипала мне теплота; и я мучился красным изжаром» (297). Приближение и отдаление других существ воспринималось также через теплоту: «Тронься я – начиналось, слагалось…: что-то такое; оно – не было мною, а было – такое огневое, красное: шаровое и жаровое» (300). Мир казался подобием мыльного пузыря: «Шар – вылетит, подрожит, проиграет блеском; и – лопнет… Ничто, что-то и опять ничто; снова что-то… Таковы мои первые миги…» (301–302). «Действительность – выгонялась из…труб, как выгоняется мыльный пузырь из тончайшей соломинки: действительность не текла, а надувалась и лопалась…» (316).

Согласно сверхчувственным наблюдениям Р. Штайнера, при дальнейшем развитии Сатурна к тепловому состоянию присоединяются вспышки света и звуковая игра. Так же и в романе возникает ощущение, «будто таяла сама тьма огневыми прорезями» (300), «вспыхивал ярый шар» (301), и появляются звуки как реакция на окружающих: «хочу издать звук» (304) – и как образы восприятия мира: «громы космических бурь» (309), «звук как грохот» (319).

Следующая ступень развития, Солнечная, характеризуется возникновением воздушного (газообразного) состояния. Основное ощущение на этой стадии сравнимо со звучанием. В это время благодаря образованию эфирного тела человека становится возможным кратковременное существование пребывающих форм, а человеческий предок приобретает смутное сонное сознание.

Через ту же стадию проходит в романе А. Белого развитие главного героя:

«Я стал жить в пребывании, в ставшем (как я ранее жил в становлении)… не всё ещё стало мне; многое установится на мгновение; и потом – утечет.

Так становится мне тетя Дотя; становится папа; установится; и уже – протечет: станет паром» (321).

Нянюшка Александра запоминается Котику как «воздух» (325), другие удержавшиеся в памяти предметы – «красный газовый шарик» (322) и «газообразный хвост кометы» (322). Одни и те же существа в периоды «ставшего» и «становления» различны: «оплотневшая тетя Дотя становится Евдокией Егоровной» (324).

Воспоминания об этом периоде жизни нечетки: «смутно помнится» (325) лишь: