Моя старая наставница с восторгом рассказывала о кочевой жизни таких людей, как мой отец: они свободны и независимы, не то что мы. «Будь моя воля, я бы ни минуты не оставалась в этом волчьем логове», — повторяла она. Мне в душу запала эта мечта о привольной жизни. И в шестнадцать лет, не выдержав злых укоров и непосильного труда, я ушел из дому.

Я отправился в Воронеж, хотел разыскать мать. «Пусть бы хоть издали посмотреть на нее, — думал я, — и можно идти дальше, искать свою судьбу».

Сейчас я понимаю, что у меня в душе не было тогда любви к этой женщине. Почему она не взяла меня с собой, почему оставила во власти злого деда? — думал я.

Недобрые вести встретили меня в Воронеже. Мать моя умерла, и в доме отчима хозяйничала новая жена. Я пошел на могилу матери. На невысокий холмик, огороженный белой галькой, сыпался тополиный пух. Где-то в глубине моей души залег тяжелый туман. Но прошло время, повеяло ветерком, и туман рассеялся.

Прямо с кладбища я отправился на железнодорожную станцию — решил окунуться в жизнь большого города. «Воробью нетрудно будет пропитаться на большом пастбище», — думал я.

Поезд увез меня к Киеву. С утра до вечера бродил я по улицам и площадям, очарованный величественной красотой города. Червонец, вытащенный мною из дедовской кубышки перед побегом, подходил к концу. Усталый и сонный притащился я глубокой ночью обратно на вокзал — единственное знакомое мне место во всем городе. Умерив голод двумя пирожками, я пробрался в зал ожидания и прикорнул в уголке. Сон сразу сморил меня.

Разбудил меня увесистый тумак. Протерев глаза, я увидел перед собой усача с погонами на плечах. Я вышел на привокзальную площадь.

Уже начало светать. И снова отправился я в свой бесконечный путь по огромному незнакомому городу.

Возле дверей какого-то трактирчика стояло много фаэтонов и колясок. Заглянув в дверь трактира, я увидел, что он набит извозчиками.

Мне захотелось горячего чаю. Я пробрался внутрь, робко присел к столику. Половой, ничего не спрашивая, поставил передо мной тарелку с хлебом и колбасой. Съев все, довольный и сытый, сунул я руку в карман. Но тщетно искал я там чего-нибудь. Ночью вокзальные обитатели обокрали меня.

«Корми вас, бродяг и дармоедов!» — грозно воскликнул хозяин трактира и схватился за огромную палку. Испуганный, стоял я в углу, не двигаясь, не пытаясь удрать. Что было делать мне в этом чужом негостеприимном городе — желторотому юнцу, без копейки в кармане, без всяких надежд на завтрашний день?

Извозчики зашумели, повскакали со своих мест, удержали трактирщика, сунули ему деньги. Я выскочил на улицу и побежал, не сознавая, куда и зачем бегу. Мне все чудилось, что за мной гонится хромая старушка и злорадно кричит вслед: «Погоди, еще не то будет! Но ты не сдавайся, побарахтайся, побарахтайся, чтоб не утонуть».

Я замедлил шаг, отдышался, огляделся вокруг».

...Тамановская повесть о жизни увлекла меня. Правда, я пока не мог решить, пишет ли он правду или, может, приукрашивает свое прошлое, чтобы умилостивить правосудие. С этих страниц мне открывалась история сложной и запутанной судьбы, изложенная увлекательно и впечатляюще.

Записки Игоря по форме совсем не напоминали показания преступника, хотя они и были изложены на обычных листах для протоколов допроса. Давая ему эти листки, я имел тайную мысль: может быть, эта стопка бумаги сыграет свою роль на суде, как своего рода смягчающее обстоятельство. Если этот человек действительно является продуктом уродливых, темных сил, детищем проклятого старого времени, то его скорее можно считать жертвой, преступником по воле обстоятельств. Может быть, думал я, эта исповедь Игоря станет со временем интересным и поучительным для молодого поколения документом.

И я продолжал чтение:

«По многолюдным улицам я ходил, как по пустыне, одинокий, никому не нужный. Лучше умереть, чем вернуться к деду, — думал я. — Но что делать здесь, в этом огромном городе?

Крещатик — главная улица Киева — загорелся огнями. «Стучи каблуками взад-вперед, пока не испустишь дух с голоду», — насмешливо прошептал мне в самое ухо какой-то голос. Я вздрогнул, словно очнувшись от сна. Остановился на каком-то углу и снова услышал таинственный голос: «Внешность у тебя привлекательная, по виду и одежде никто не признает в тебе бродягу, не станет опасаться. Так тебе ли, шестнадцатилетнему здоровому парню, трусливо и беспомощно оглядываться по сторонам? Трус не найдет своей судьбы».

Я свернул в темные улицы и долгое время бродил по ним, как кошка, подкрадывающаяся к воробью. Народу здесь было меньше. Я не смог подыскать здесь жертвы, и снова отчаяние подступило к горлу.

Опять залитый огнями Крещатик.

Возле светящейся витрины кафе я остановился отдохнуть. На мостовой стояла коляска, запряженная холеными белыми конями. Седобородый кучер дремал на облучке. Я подумал, что он чем-то напоминает моего деда, и вздрогнул.

«Тебе нравится моя карета?» — услышал я звонкий женский голос. И обернулся. Молодая, богато наряженная женщина, которую держал под руку пузатый старичок, смотрела на меня, пряча улыбку.

Я не отвел от нее взгляда и неожиданно для себя улыбнулся, словно старой знакомой.

«У тебя здесь свидание, мальчик?» — снова услышал я звонкий голос.

«Свидание?.. Сейчас мне не до того...» — Я удивленно пожал плечами. Я чувствовал, что чудесная теплота глаз и ребяческий лепет этой волшебницы зажгли румянец на моих щеках. Я готов был тут же рассказать ей все, что лежало у меня на сердце, но прикусил язык: не хватало расчувствоваться перед первой же встречной!

«Видать, ты не здешний, мальчик?»

«Вы не ошиблись», — ответил я.

«У тебя есть кто-нибудь в Киеве?»

«Никого».

Глаза ее удивленно расширились. Тоном, не терпящим возражений, она приказала:

«Подымайся на козлы. Обо всем поговорим дома. — И, вспомнив о присутствии пузатого старичка, повернулась к нему: — Не правда ли, Николай Петрович, гораздо лучше закончить этот разговор дома? Страшно интересно — такой молоденький, и ни души знакомой в Киеве. Не правда ли?» — повторила она, улыбнувшись.

«Интересно, очень интересно, Варвара Давыдовна», — покорно согласился старичок и взглядом показал мне на козлы.

Ни минуты не колеблясь, я уселся рядом с громадным кучером, который откинулся назад, натягивая вожжи.

Кони понеслись по пустынным улицам.

— Ты откуда? — спросил меня белобородый кучер неожиданно тихим голосом. Я смотрел в сторону, словно не расслышав его слов в топоте копыт. Что я мог ответить, когда у меня