С. М. Афонского) к 1935 г. имелись 3 психиатрические больницы: в Минске на 275 коек, в Могилеве па 655 коек, в Витебске на 300 коек (в том числе колония «Новинки» на 100 коек) и диспансер при Минской нервной клинике.

В Грузии имелось 654 койки.

В Средней Азии (доклад Анцыферова) открытая в 1905 г. в Перовске (теперь Кзыл-Орда) психиатрическая больница на 49 коек была расширена на 250 коек, бывший Военный ташкентский психиатрический госпиталь, имевший 150 коек, в 1918 г. превращен в гражданскую больницу и к 1935 г. имел 500 коек; при нем имелся диспансер и в 15 км от Ташкента, на 129-м разъезде, колония; в Коканде имелся невро-психиатрический диспансер с 65 койками, в Самарканде — диспансер также со стационаром; диспансеры имелись в Андижане и Бухаре; в 1935 г. начала организовываться психиатрическая больница в Н. Ургенче.

В Туркмении имелся психоприемник при соматической больнице в Сталинабаде и диспансер с небольшой психиатрической больницей в Ашхабаде.

Таким образом, за годы первой пятилетки по организации психиатрических учреждений было сделано немало. Важным принципиальным успехом была установка на гармоническое развитие коечной и диспансерной помощи.

Постановления 1931 г., помимо лучшего внутреннего устройства стационаров, помимо связи диспансеров с лечебными стационарными учреждениями, помимо улучшения постановки трудотерапии, требовали и улучшения чисто лечебных мероприятий. В области психиатрии требовался «переход от призрения психически больных к активному (resp. эффективному) лечению»; требовалось «дать терапевтический импульс врачу-психиатру, максимально развернуть все имеющиеся в распоряжении науки терапевтические возможности, перестроить весь уклад психиатрической больницы под этим углом зрения — вот центральная задача реконструкции больницы». Так писалось в вышедшем в 1933 г. сборнике Больницы имени Кащенко в Москве, подводящем первые итоги реконструкции[142]. Такие же сборники были изданы Ленинградской больницей имени Балинского, Пермской больницей, а несколько позже и рядом других больниц. Наконец, на I Украинском съезде невропатологов и психиатров в 1934 г. «лечение психозов» было поставлено программной темой съезда, причем и докладчики, и участники прений были представлены со всего Советского Союза и осветили состояние дела улучшения лечения всесторонне.

Для поднятия лечебного дела с 1931 г. во все больницы были приглашены профессора-консультанты, в провинциальные больницы консультанты, как уже говорилось, ездили из научных институтов и вузов; всюду заводились лаборатории, рентгеновские аппараты, физиотерапевтические кабинеты. «Больница стремилась, — писалось в сборнике Больницы имени Кащенко, — преодолеть тот разрыв, который существовал между больницей и клиникой, между теоретической и практической мыслью».

Уже к 1934 г. появился ряд работ, говорящих об энергичном применении целого ряда новых методов лечения. Так, прогрессивный паралич, помимо лечения малярией, пробовали лечить прививкой содоку (П. Б. Посвянский), возвратного тифа (Краснушкин, Юдин), бактериофагом птичьего тифа (Ленинград). Академик П. П. Лазарев на юбилейной сессии Академии наук СССР в 1932 г. советовал лечить сальварсаном прогрессивный паралич «при одновременном освещении головы рентгеном, полагая, что тогда чувствительность резко повышается и спирохеты погибают». Я. А. Ратнер в Ленинграде рекомендовал при прогрессивном параличе кислый стол и большие дозы хлористого аммония (ацидотерапия) и говорил о рентгенотерапии «для изменения установки вегетативных центров на другую высоту».

В Перми, помимо лечения малярией прогрессивного паралича, энергично проводилось лечение малярией и сульфозином шизофрении. В Москве (Р. С. Повицкая), в Свердловске (Рейер), в Полтаве (Королюк) с успехом производилось лечение шизофрении переливанием крови.

В. К. Хорошко на I Украинском съезде невропатологов и психиатров сделал большой доклад о лечении липоцеребрином, церебротоксином, причем при шизофрении он получил значительное улучшение в 62 % при церебротоксинном лечении[143].

Предлагалось также лечение шизофрении тяжелыми металлами (цезий, рубидий, марганец). Е. К. Краснушкин указывал на благоприятную комбинацию очередного введения сульфозина и марганцовокислого калия. Кататонию лечили гармином, введением через зонд алкоголя, эфирным наркозом.

Еще в 1929 г. начали применять малые дозы инсулина при отказах от пищи, при всевозможных состояниях истощения.

Наконец, стало широко распространяться лечение, главным образом шизофрении, сном: вначале сомнифеном, а затем клоеталем. Широко испробовалась и физиотерапия: токи высокой частоты, ультрафиолетовые лучи и т. п.

Энергия в изыскании и испытании новых средств была так велика, что проф. Е. А. Попов в своем докладе на I Украинском съезде невропатологов и психиатров мог перечислить 72 средства, применявшихся при шизофрении.

Если принять во внимание, что на Западе, особенно в Германии, после первой мировой войны, с одной стороны, заговорили, что психиатрия не принадлежит к естественным наукам, и такой авторитетный на Западе психиатр, как Юнг[144], в 1932 г. на конференции эльзасских пасторов выступил с заявлением, что дело лечения невротиков принадлежит религии, а с другой стороны, предлагалась стерилизация и эвтаназия психически больных, а не лечение, то становится ясным, насколько наша советская медицина опередила зарубежную и как разлагалась зарубежная фашиствующая медицина.

Уже на съезде 1934 г. проф. В. П. Протопопов предостерегал «от увлечения чрезмерным эмпиризмом» в методах лечения и указывал, что «необходимо стремиться поднять нашу терапию на более высокую ступень… стараться рационализировать терапию… патофизиологически осмыслить состояние каждого конкретного больного. Точно так же должно глубже изучить действие каждого терапевтического мероприятия и не довольствоваться общей оценкой, отмечая лишь наступление выздоровления, улучшения или ухудшения, а точно знать, на что и как физиологически действуют применяемые нами меры».

Он же указывал на необходимость в острых стадиях не возбуждающей, а щадящей терапии: сепарация в комнатах тишины, которую он проводил с 1932 г., и вообще рекомендовал прежде всего создавать соответствующую обстановку для лечения. «Возможно, — говорил он, — что в абсцессной терапии имеется нечто и положительное, но если тот же положительный эффект можно получить другими, не столь жестокими и более безопасными мерами, то выгоднее все же обращаться к этим последним».

Нужно сказать, что проф. В. П. Протопопов не только декларировал эти требования, но и сам много работал для того, чтобы выяснить патофизиологические закономерности шизофренического процесса, а также и химические особенности обмена в течении шизофрении. В мае 1936 г. Центральным украинским психоневрологическим институтом уже могла быть созвана сессия на тему «Механизмы и патогенез шизофрении», на которой проф. Протопопов и его сотрудники[145] на большом экспериментально-клиническом материале установили, что работоспособность клеток центральной нервной системы при шизофрении резко ослаблена, их нагружаемость и диапазон нормальной деятельности значительно сужены. Проф. Малкин (Свердловск) на этой сессии говорил о лабильности барьерных функций при шизофрении: высокой при токсических острых формах и небольшой у дефектных шизофреников. Проф. М. Я. Серейский указывал на значение редокспотенциала для отграничения органических заболеваний от функциональных. Целый ряд докладов (М. А. Чалисов, Н. М. Вольфсон, Д. Н. Арутюнов, И. А. Полищук) был посвящен биохимии (обмену) шизофрении. Доклад проф. Л. И. Смирнова (УПНИ) «О патологоанатомическом исследовании так называемой шизофрении», вопреки еще весьма распространенному скептицизму, убедительно показал на