я исправлю ошибку, повторив за ней нужную фразу, как попугай. Ответ всегда был стандартным, укоренившимся с детства. Но сейчас мне хотелось только одного: снова лечь, стиснуть руками голову или обхватить живот, чтобы не развалиться на части.

— Я жду.

Меня хватило только на то, чтобы повторить:

— Прости меня.

— За что ты просишь прощения, Кара?

— За то, что заблевала весь дом.

Мать обернулась и оперлась о стол. Плотно сжатые в гневе губы стали тонкими. Она сложила руки на худой груди.

— И все?

Я молчала.

— Не слышу ответа.

Я знала правильный ответ, знала, что она хочет услышать от меня и в какой форме я должна произнести извинения, — но не могла выговорить больше ни слова. Я продолжала молчать, и мама хлопнула ладонью по столешнице; кольца на среднем и указательном пальцах громко брякнули об акриловую поверхность. Немного подождав, она хлопнула по столу снова, и я представила, как она бьет меня по лицу. Последнюю пощечину я получила несколько лет назад, но мама умела воскресить в моей голове эти воспоминания, нагнав страху с помощью зычного голоса.

— Думаешь, меня испугает подростковый бунт? — выкрикнула она. — Я не желаю слушать демагогию на тему «Это моя жизнь»! Думаешь, я не была на твоем месте? Со мной такой номер не пройдет, пташка, меня на мякине не проведешь!

Не прерывая гневной тирады, она отвернулась к столу, чтобы заварить чай. Крик ее превратился в визгливые бессвязные вопли: ярость овладела ею целиком, и мама только и могла, что орать. Вопли казались почти потусторонними — в такие моменты я задумывалась, осознает ли вообще себя мама, когда начинает вот так горланить. Я прижала пальцы к вискам, мечтая заорать на нее в ответ, лишь бы она замолчала.

— О чем она думала? Скажите на милость, о чем она только думала?!

Я уперлась взглядом ей в спину, прикидывая свои шансы.

— Мне все говорили, что я слишком молода! Нет, можете вы такое представить? Является домой пьяная в стельку!

Я встала и машинально ощупала задний карман джинсов, по привычке проверяя, на месте ли телефон. О ключах от квартиры я не волновалась. Мои кроссовки валялись на полу у дивана, где я их сбросила накануне, заваливаясь спать, и я кое-как натянула их, придавив пятками складки на стельках. Мама кричала все громче, все пронзительнее, и я выскользнула из квартиры, не взяв даже сумки.

4

«Следующая остановка „Куин“. Платформа, Куин».

Я ждала приступа паники. Слез. Истерики. Хоть какой-то реакции на собственный дерзкий поступок. Но организм не позволял мне найти облегчение, дав волю чувствам; я сидела в поезде онемевшая и с сухими глазами.

На каждой станции я думала, не стоит ли выйти прямо здесь, подняться наверх и прогуляться по улицам родного города, который я почти не знала. Но почему-то казалось, что безопаснее остаться под землей, где ты незаметен и недостижим. Однако на «Юнион стэйшн» я все же решила сойти — может, посетить Зал хоккейной славы и, вместо того чтобы прятаться от маминых непрестанных звонков, просто не обращать на них внимания. Двери вагона с лязгом распахнулись, и я уже почти видела, как выхожу, но вдруг оцепенела от внезапного ужаса.

Перед самым закрытием дверей в вагон вскочила Аишани Бхакта, длинная коса прыгала у нее за спиной. Аишани была в бейсболке с логотипом «Макдоналдса» и в черно-серой униформе, на плече висел рюкзак «Пума» с завязками — моя давняя мечта. Поезд тронулся и продолжил свой путь на север, а я снова отвернулась к окну, хоть и понимала, что бывшая подруга увидела меня.

— Теперь-то я точно знаю, что ты не собираешься притворяться, будто не замечаешь меня, — произнесла она.

Я повернула к ней голову. Аишани стояла уперев руки в бока и подняв одну бровь. Глаза у нее были усталыми.

— А почему бы нет? — ответила я. — Ты постоянно так делаешь, когда меня видишь.

Аишани села напротив, сняла бейсболку и расплела толстую черную косу.

— Анита говорит, что после переезда в центр ты задрала нос.

— Анита много чего говорит.

— Не ври. Я слыхала, ты выбилась в люди. — Даже спустя столько лет она так и не научилась имитировать акцент тринидадцев. — Рошель только о тебе и болтает, — объяснила она.

Я пожала плечами и ничего не ответила. Все равно это была проверка: Аишани хотела знать, права Анита или нет насчет моего зазнайства.

Я взглянула на ее серебристый бейдж.

— Так ты работаешь здесь, на «Юнион стэйшн»?

— Меня, типа, повысили, — сказала она. — Через пару месяцев буду менеджером.

— Супер.

Она цокнула языком.

— А язвить-то зачем?

— Я правда за тебя рада, Аишани.

— Вот как. — Она откинулась на спинку сиденья, прислонилась затылком к стеклу и тяжело вздохнула. — А я и не врубилась.

— Значит, так и будешь тут работать? — поинтересовалась я. — Когда окончишь школу, — Аишани нахмурилась, а я улыбнулась и объяснила: — Рошель мне про всех рассказывает.

— Я ей когда-нибудь в рог дам. — Бывшая подруга покачала головой: — Я пока сама не знаю, чем займусь после школы.

— Ну, у тебя еще есть время решить.

— Мои родители уже все решили, — скривилась она. — У нас в семье, знаешь ли, никто университетов не кончал.

— Значит, ты будешь первая? — спросила я. — Здорово.

Аишани вытянула ноги и уставилась на носки своих черных кроссовок. Казалось, она хочет провалиться сквозь землю.

— Предлагаю свернуть тему, — буркнула она.

— Ладно.

Мы обе замолчали, а когда поезд отъехал от станции «Сент-Джордж», Аишани закрыла глаза. Я снова отвернулась к окну, рассеянно глядя в черный туннель. Лежащий в кармане джинсов телефон впился мне в бедро, и я села поудобнее.

«Станция „Эглингтон-Уэст“».

Мы выехали на поверхность, и вместо темноты за окном теперь мелькала поросшая изжелта-зеленой травой насыпь и мчащиеся по шоссе машины. Не успела я опомниться, как Аишани очнулась от дремоты, вскочила на ноги, схватилась за вертикальный поручень и крутанулась вокруг него, как мы делали в детстве.

— Идешь?

Поезд остановился.

— В другой раз, — ответила я.

Двери открылись, и Аишани вышла на платформу. — Телефон у меня прежний! — крикнула она.

— Ясно.

«Осторожно, двери закрываются».

Аишани уже поднималась по лестнице, когда поезд тронулся и загрохотал по направлению к станции «Гленкерн». Телефон завибрировал, сообщая о пропущенных звонках — двадцать пять, и все от мамы. Ее настырное упорство меня не удивило, но возмутило до глубины души. Когда она позвонила в двадцать шестой раз, я стиснула в правой руке трубку и прижалась лбом к стеклу. На двадцать девятый раз я ответила.