Была давно глубокая ночь. Он шел домой вначале без мыслей, а потом со все возраставшим сознанием, что достиг своего: ни боли от прежней любви, ни таинственной тяги в сон или забытье в нем больше не было. Земля под ногами пошатывалась, это правда. Но он чувствовал, что здоров и только сильно устал, что теперь полный отдых и крепкий сон без видений – вот все, что ему нужно. С этих пор жизнь вернулась к нему. День вновь превратился в день, ночь – в ночь, сны не грозили новой пропастью, и он мог не бояться гулять по вечерам: что бы ни случилось, он больше не видел перед собой ледяной туннель. Это и был конец его рассказа.

Самолет подлетал. Мы уже пристегнули ремни и снижались. Из-под полуспущенной шторки иллюминатора, вместо ночной мглы, пробивался бледный утренний блик. И я радостно простился в душе и с моим случайным знакомцем, и со странной его историей, и с Египетской тьмой, сопровождавшей меня чуть не весь путь от столицы. Моя поездка была долгой, может быть, слишком долгой. Но теперь она кончилась, кончалась. Самолет уже заходил в облака. И я с веселым нетерпением ждал его посадки.

Тьма Египетская

Земля встретила нас снегом, пургой: я почти продрог, пока добрался от трапа до вокзала, где должен был получить багаж. Да и тут не согрелся. И немудрено: багажный отсек, как кажется, вовсе не топили. Взятые мной в путь прошлой еще весной теплые вещи не были, однако, рассчитаны на мороз и декабрь, так что я насилу выждал свою кладь, а, подхватив ее, мечтал лишь о том, чтобы скорее забраться в такси, чего бы мне это ни стоило. На площади перед аэропортом жалось к обочине всего несколько темных машин, с виду пустых. Однако ж бойкий малый – лет тридцати с лишком и с наглою рожей – почти тотчас завертелся подле меня, спрашивая, куда мне ехать. Местного времени было далеко за полночь. Слово «Академ», повторенное им за мной вслед с заменою «е» на «э» и обозначавшее мой родной городок, прозвучало в его устах почти растерянно. И впрямь ехать было далеко, на другой край города, на правый берег Оби. Он, впрочем, тут же нашелся, заломив цену самую бессовестную. Но я видел, что сбить ее было теперь нельзя никак: пара-тройка других шоферов, сунувшихся было к нам, услыхав разговор, тотчас ушли. Пожав плечами, я согласился.

Тотчас явилась и машина: к моей радости, старая «Волга», хорошо прогретая. Мой возница спрятал в багажник мой чемодан, я сел вперед, поместив «дипломат» на колени, он прыгнул за руль и живо подогнал свой транспорт к главному выходу порта. Тут обнаружилось, что он был лишь посредник сделки. Отпахнув дверь, он выкликнул кого-то с дебаркадера, сутулая тень двинулась к нам, и вот, к некоторому моему удовольствию, за рулем оказался вместо алчного комми довольно старый и скучный на вид таксист, цены, правда, не сбивший, но видом своим обещавший, по крайней мере, не досаждать мне в дороге беседой: черта шоферов, которую я не терплю. Мы двинулись.

Огни вскоре остались позади, а в полной тьме, окружившей нас, видны были лишь на пять сажень вперед дорога да снег, вертевшийся в свете фар. Шоссе, пролегавшее полем, было пустынно. Лишь редко, где-нибудь вдали, начинал светить огонек какого-то безвестного селеньица да так и угасал, не приблизившись. Мы мчались, однако, с завидною быстротой, в полной тишине, нарушаемой только шумом мотора да чуть слышным бормотанием в радиоприемнике. Как я и ждал, мой автомедонт не делал усилий говорить со мной. Шоссе увенчалось довольно крутой развязкой, мы краем проехались по задворкам первых городских жилищ, перепрыгнули трамвайный путь и снова оказались во тьме. Теперь, однако, по сторонам дороги потянулись кусты, чуть дальше из тьмы показались тени деревьев, а самая дорога сделалась словно бы вязкой от нападавшего с вечера снега. Невольно пришлось плестись: задние колеса заносило. Я знал, что слева, за перелесками, тянется Обь, но ничто не напоминало о ней, кроме разве лишь странной влажной серой мглы в той стороне у горизонта: по другую сторону, несмотря на снег, все было черно. Раз или два встречные огни озарили кабину, и я увидел, что мой шофер был явно раздражен: он хмурился, дергал ногой, поддавая газ, но все было напрасно: быстрее ехать было нельзя.

– Пурга, – мрачно наконец проворчал он.

Я не ответил, и еще минут с пять мы плелись кое-как. Снова замаячили вдали огоньки; это уж был виден ряд теплиц местного хозяйства, мы вскоре миновали поворот к нему. Теперь, как я помнил, почти до самой плотины и переправы по ней на тот берег жилья не должно было встретиться. Как оказалось, я плохо помнил. Мой возница все что-то ворчал себе под нос, не то о дороге, не то о погоде, когда вдруг снова возвысил голос.

– Тут у меня кум в деревне живет, – неожиданно объявил он.

– Так что же?

– Я к тому, что если вы не так спешите… – Он замялся. – Мы могли бы свернуть к нему. Мне нужно кое-чего там взять… Это быстро. А он вас того… беленькой попотчует.

От неожиданности я смолчал. На какой-то миг водка ввиду простуды, уже сильно давшей себя знать, мне показалась заманчивой. Но тотчас мысль о том, что я, не торгуясь, был согласен заплатить шоферу крупный куш и что, следовательно, на его глаз, был толстосум, как раз пригодный, пожалуй, и для грабежа, – эта мысль невольно стала ко мне закрадываться. Он, однако ж, принял мое молчание за согласие, стал что-то высматривать в темноте, припадая даже виском к стеклу, и внезапно притормозил близ свертка на грунтовую дорогу, едва заметного под снегом: от ней теперь видно было лишь две колеи. В них мы и съехали, сильно задевая брюхом по льду. Мотор выл, «дворники» двигали на стекле уже целые сугробы, я же изготовился на всякий случай быть начеку и посматривал стороной на своего спутника чаще, чем прежде. Он был приметно рад и более не ворчал. Но я, хоть выколи глаз, не мог различить, где мы едем. Вдруг темная хибара замаячила справа от дороги. За ней другая, третья, а там и впрямь мы оказались среди черной глухой деревни, почти насмерть погребенной под снегом. Нигде не светил ни один фонарь. Наши фары то вскидывались на холмках, то вновь утопали в рытвинах. Наконец хмурый забор воздвигся как раз пред нами.

– Ан, здесь, – заявил возница, словно я спорил.

Он выключил мотор, однако оставил фары и два или три раза отрывисто дунул в клаксон. На дворе за забором что-то как будто двинулось, потом сверкнул и погас тонкий луч, выпав из двери, и вот уже кто-то явственно шел к нам, помахивая на ходу то ли рукой, то ли шапкой.

– Эй, кум, принимай гостей! – весело крикнул возница, приспуская стекло.

– Ты с кем? – спросил тот, нагибаясь и заглядывая к нам всею косматой шапкой, из-под которой блестели сощуренные глаза.

– Пассажира везу. Обещал ему беленькой, коли нальешь, видишь.

– Налью, отчего же, – степенно объявил тот. – Идите в дом. А по твоим делам, – прибавил он, мигнув шоферу, – так это в сарае. Ну да потом сам возьмешь, что ли. – Это, на местный манер, он прибавил без вопроса, а словно бы тоже из степенности.

– Пойдете? – спросил меня мой возница вдруг нерешительно.

– Так теперь уж пойду, – сказал я, заметив его смущение. – Раз приехали…

– Ну, тогда милости просим.