научной, художественной, идеологической – в культурной жизни. Если поддаться первому впечатлению, то возникает искушение утверждать, что сублимация – это навязываемая культурой судьба влечений. Но это лучше еще не раз обдумать. Наконец, третье и, видимо, самое важное: невозможно не заметить, в какой мере культура основана на отречении от влечений, насколько сильно она имеет своей предпосылкой как раз неудовлетворение (подавление, вытеснение или что-то подобное) могучих влечений. Эти «отказы культуры» доминируют в изрядной области социальных отношений человека; мы уже знаем, что они-то и являются причиной враждебности, с которой приходится бороться всем культурам. Они предъявляют высокие требования и к нашей научной работе, нам еще предстоит многое объяснить в отношении них. Ведь нелегко уразуметь, как можно обеспечить неудовлетворение влечения. Это вовсе не так безопасно: если этот отказ психоэкономически не компенсировать, следует быть готовым к самым серьезным неудачам.

Но если мы хотим знать, на какое значение может претендовать наше понимание культурного развития как особого процесса, сравнимого с нормальным созреванием индивида, то нам придется заняться, очевидно, другой проблемой, поставив перед собой вопрос: каким влияниям развитие культуры обязано своим возникновением, как оно зародилось и чем определяется его ход?

IV

Эта задача кажется чрезмерной и может привести в отчаяние. Вот немногое, что я сумел выяснить.

После того как первобытный человек обнаружил, что в его руках – в буквальном смысле этого слова – находится улучшение его судьбы на земле средствами труда, ему, скорее всего, стало небезразлично, работает ли кто-то вместе с ним или против него. Этот другой приобрел у него значение сподвижника, совместно существовать с которым полезно. Еще гораздо раньше, в своей обезьяноподобной древности, человек усвоил привычку образовывать семью; вполне возможно, что члены семьи были его первыми помощниками. Предположительно, основание семьи было связано с тем, что потребность в удовлетворении с помощью половых органов больше не появлялась подобно гостье, неожиданно представшей перед ним и после своего ухода долго никак не дававшей о себе знать, а поселилась у человека в качестве постоянной жилички. В результате у самца появился мотив держать при себе самку или, говоря обобщеннее, сексуальный объект. Самка же, не желавшая расстаться со своими беспомощными детенышами, должна была ради них оставаться с более сильным самцом[18]. В этой примитивной семье мы еще замечаем отсутствие одной, весьма существенной черты культуры: произвол главы семьи или отца никак не был ограничен. В «Тотеме и табу» я попытался показать путь, ведущий от подобной семьи к следующей ступени совместной жизни в форме братских кланов. После победы над отцом сыновья на опыте осознали, что союз людей может быть сильнее одиночки. Тотемистическая культура основывается на ограничениях, которые ей приходилось накладывать на членов братства для поддержания нового состояния общества. Предписания табу стали первой формой «права». Значит, совместная жизнь людей имеет двоякое основание – принуждение к труду, диктуемое необходимостью извне, и власть любви, не допускающей, чтобы мужчина лишался сексуального объекта в лице женщины, а женщина утратила ребенка, отделившуюся от нее часть ее самой. Так прародителями человеческой культуры стали Эрос и Ананке. Первым достижением культуры стало то, что отныне у большого количества людей появилась возможность жить в сообществе. А так как обе гигантские силы действовали при этом согласованно, то можно было надеяться, что и далее развитие будет протекать гладко как с точки зрения все улучшающегося владения внешним миром, так и в отношении дальнейшего расширения круга людей, включенных в сообщество. И все же нелегко понять, как культура может действовать на своих членов иначе, чем осчастливливая их.

Прежде чем выяснять, из-за чего может произойти какой-то сбой, позволим себе для заполнения пробела в предыдущем рассуждении отвлечься на анализ признания любви основой культуры. Мы утверждали: наблюдение, что половая (генитальная) любовь дарует человеку сильнейшее переживание удовольствия, предлагает ему, собственно говоря, образец любого рода счастья, так что вполне естественно и дальше искать исполнение желания обрести житейское счастье в области половых отношений и ставить генитальную эротику в центр своих жизненных интересов. Мы добавляем кроме того, что на этом пути люди в весьма рискованной мере становятся зависимыми от части внешнего мира, а именно от избранного объекта любви, и подвергаются самым жестоким страданиям, если отвергаются им либо теряют его из-за неверности или смерти. Поэтому мудрецы всех времен очень настойчиво предостерегают от такого жизненного пути, однако для огромного числа детей человеческих он не утратил привлекательности.

Благодаря своей конституции незначительному меньшинству людей удается все же обрести счастье на таком пути, но при этом неизбежны далеко идущие изменения функции любви. Подобные персоны делают себя независимыми от согласия ее объекта, перемещая главную ценность со стремления быть любимым на собственную любовь. Они защищаются от утраты своего объекта тем, что направляют свою любовь не на отдельный объект, а в равной мере на всех людей, или же избегают перемен и разочарований половой любви благодаря тому, что уклоняются от сексуальной цели, преобразуя влечения в «заторможенное относительно цели побуждение». Состояние, которое они таким манером у себя создают, отличают чувства уравновешенности, непоколебимой уверенности и нежности, и внешне оно не слишком сходно с бурно протекающей половой любовью, из которой, однако, и произошло. Святой Франциск Ассизский добился, вероятно, наибольших успехов в таком применении любви для достижения внутреннего ощущения счастья. То, что мы считаем одной из техник осуществления принципа удовольствия, неоднократно связывалось с религией, с которой оно могло соприкасаться в тех отдаленных областях, где пренебрегают отличием Я от объектов, а тех друг от друга. Этический подход, глубинную мотивацию которого нам еще предстоит выяснить, склонен видеть в этой готовности к всеобщей любви к людям и к миру наиболее важную ориентацию, до которой человек способен возвыситься. Мы хотели бы сразу же высказать два наших главных сомнения по этому поводу. Любовь без разбора, как нам кажется, лишается части своей ценности, поскольку несправедлива к объекту любви. Кроме того, не все люди любви достойны.

Та любовь, которая послужила основанием семьи, сохранила свое первоначальное назначение: не отказываясь от прямого сексуального удовлетворения и продолжая существовать в модифицированном виде заторможенной в отношении цели нежности, она и дальше активно действует в культуре. В обеих формах она продолжает осуществлять свою функцию – связывает воедино все увеличивающееся количество людей и более прочно, чем это удается за счет заинтересованности в кооперации труда. Небрежность языка при употреблении слова «любовь» находит оправдание с учетом его происхождения. Любовью называют взаимоотношения между мужчиной и женщиной, создавших на основе своих половых потребностей семью, но вместе с тем любовь – это и добрые чувства между родителями и детьми,