Песочная Комната была мрачной. Озлобленный ветер насиловал шторы у самого потолка. Клочки разбросанной бумаги, на которых когда-то что-то писали, засохшие лепестки тёмных цветов, осенние листья, вошедшие в окно без приглашения — всё это теперь было сметено ветром к противоположной от окна стене. Там же трепыхались полотна багрово-красной ткани, которые не смогли зацепиться за объемные подушки, раскиданные по комнате. Даже опустевшие формочки свечей и капли воска не смогли удержать их от яростно бьющих в окно порывов сквозящего ветра.

Пол под тканью оказался грязно-белым, выстеленным квадратами из обтянутого толстого поролона. Это и делало его мягким. Иллюзия волшебства снова была нарушена.

Невольно улыбнувшись, я поняла, что кожа на губах потрескалась, местами даже проступила кровь. Дверь Песочной Комнаты снова оказалась распахнутой. Юлия не было.

Сколько же я проспала на этом сквозняке? В окне плавал не то день, не то раннее утро, было трудно определить. Направившись к двери, я решила найти Серого Кардинала. А ветер бил в спину, словно выгонял меня из своего нового дома.

Искать Юлия долго не пришлось. Наверное, проснувшись рядом со мной, он снова пошел в комнату наверху. Но не дошел. Возможно, это его рыдания слышала я сквозь сон. Серый Кардинал лежал на последних ступенях лестницы, дрожа от потока ледяных слез.

— Ведь я могу помочь тебе? — Осторожно дотронувшись до его плеча, я заглянула ему в глаза. И меня поразило то, что я в них увидела.

Раскосый разрез глаз и покрасневшие веки только подчеркивали родившуюся в его взгляде яркую озлобленность. Он уже не плакал, это просто остатки прошедших слез вырывались наружу, потому что иного пути у них не было.

— Уходи, Кнопка. — Он не тронулся с места, не смахнул с себя мою руку и не закричал на меня. Но было лишь хуже от того, что он говорит со мной сухим уверенным голосом. — Ты напрасно гоняешься за призраками. Я тебя не люблю, я тобою пользуюсь. Пока ты будешь оставаться рядом, я так и буду вешать на тебя свои фантазии, иллюзии, загружать тебя своими мнимыми проблемами, выговариваться, сваливая на тебя свои мысли и иногда — свое тело и желания. Неужели тебя это не унижает?

— Если я уйду, с кем останешься ты? — Я прекрасно понимала, что он прав.

— У меня ещё есть друзья, — уверенным тоном произнес он: — Есть пресмыкающиеся последователи, такие как Тод. У меня ещё есть Сатира. Я найду её, и мы сможем начать сначала. А тебе нужно уйти, это не твоя жизнь.

Спускаясь по лестнице, я медлила. Противно болел живот, ломило простывшие руки. Мне всё казалось — вот сейчас он позовет меня. И чем дальше уводили меня ступеньки, тем больше мне верилось — Юлий вернет меня, он не отпустит. Всё тело болело, а сознание не хотело уходить. Холодные волны ветра поглаживали мое лицо.

А он не вернул. Юлий поднялся на ноги и уверенными шагами ушел наверх, к себе. И дверью хлопнул так, что с потолка посыпалась застаревшая побелка, осыпая мою голову серой пылью.

На улице начиналась непогода. Ветер разносил повсюду подобранные им с земли полусгнившие от сырости листья вперемешку с новым, колючим мелким снегом. Навстречу мне шли люди, замотанные в шарфы и капюшоны. Я тоже поплотнее укуталась в закатанную шерстяную кофту и пожалела о том, что перестала носить обыкновенные грубые джинсы. В доме Юлия не принято одеваться по погоде, но за его пределами никто не мог отменить окружающей действительности и её невзрачных правил. А по правилам сейчас была осень, медленно перетекающая в раннюю зиму.

Маршрутный автобус скрипел своими грязными колесами, и я сжимала в левой руке маленький отрывной билетик, потому что в моем платье не было карманов, куда бы я могла его положить. Усталые безразличные лица людей в автобусе нагоняли на меня апатию. Все эти холодные глаза и поджатые губы. Растолстевшие женщины немного за тридцать, волокущие на себе пакеты с продуктами и новыми носками для мужей были отвратительно небрежно накрашены. Небольшая группа мальчишек, разговаривающих трехэтажными матами так, будто это в порядке вещей. Двое стариков с засаленными рюкзаками общались на весь автобус, выясняя, у кого из них картошка выросла хуже.

Посреди этой пестрой, но такой серой толпы стояла девушка, изредка недовольно оглядывающаяся на матерящихся парней. Из-под её черно-белой полосатой шапочки выбивались объемными прядями светлые крашеные волосы. Я подошла к ней, не веря своим глазам:

— Сатира?

Узкая темно-синяя куртка и обычные светлые джинсы, заправленные в зимние сапоги — угги.

— Что? — Девушка подняла на меня своё не накрашенное личико, хлопая длинными каштановыми ресницами: — Что вы спросили?

Она тревожно пробежалась по мне взглядом, словно осуждая за чересчур легкую, несоответствующую погоде одежду, и мне пришло в голову, что я могла обознаться:

— Прости…

— Простите, — девушка настороженно перебила меня. На ее лбу от напряженного волнения появились две маленькие горизонтальные складочки: — Возможно, вы обознались. Это моя остановка, мне нужно выходить.

Ещё несколько минут после того, как она исчезла в дверях автобуса, я пыталась понять, зачем она сказала мне, что это её остановка. Наверное, я напугала незнакомую девушку, а она, бедняжка, даже не поняла, чего я от нее хочу.

В голове бился раскаленный каучуковый шарик.

Дома в очередной раз никого не было. Я вспомнила, что никого не предупредила, что буду ночевать где-то. Усталыми руками распахнула шкафчик на кухне, и на голову посыпались пакетики жаропонижающего и универсальные порошки от простуды. Синтетическая гадость, зарывающая симптомы болезни поглубже в организм, загоняющая воспаление как можно дальше, чтобы потом выплеснуть его наружу в хронической форме.

Я высыпала содержимое пакетиков в кружку, плеснув туда же вскипевшей воды из электрического чайника. Пара ампул обезболивающего помогла забыть о воющей голове. Озноб почти пропал, но жар внутри всё никак не унимался. Меня успокаивало то, что я хотя бы перестала так остро чувствовать холод вокруг себя.

На всякий случай, завернувшись в бело-голубое старое одеяло, я попыталась уснуть на маленьком диванчике в гостиной. Только вот чёрствый снег, гонимый ветром, стучал в окно, не позволяя мне спокойно видеть сны. Я вертелась с боку на бок, переворачивая в голове мысли о времени, проведенном в Доме, Где Никогда Не Запирается Дверь.

Наркоман посоветовал мне одно. Фред попросил совершенно другое. А Юлий… просто прогнал меня. И не было уже никакой разницы, говорил ли он правду в этот раз, или нет.

Вдруг вспомнился совет Наркомана: не верить Юлию, даже если он говорит правду. Как так может быть?

Тишина давила на обезболенную голову ещё хуже, чем шум пыльных маршруток. Острое желание разбавить молчание хоть чем-нибудь привело меня к мысли: нужно с кем-нибудь поговорить.

Номер телефона Тода я не знала. А кто ещё захочет разговаривать со мной о нескольких прошедших неделях? Никки не брала трубку. Она, наверное, просто не хотела ничего обо мне теперь знать. Она училась жить без людей, от которых вестей нет.