С той поры он и начал переводить часть своих гонораров ассоциациям и школам, где преподавали гэльский язык, в националистические издания, где печатался под псевдонимами. Когда же в 1904 году Артур Гриффит создал „Шинн Фейн“, — предложил ему свою помощь и сотрудничество. Идеи этого журналиста разделял Балмер Хобсон, с которым Роджер подружился. Речь шла о том, чтобы рядом с колониальными создавать сети своих, ирландских школ, предприятий, банков, фабрик и заводов, а со временем — вытеснить навязанную Англией систему. Тогда ирландцы могли бы стать хозяевами собственной судьбы. Предполагалось бойкотировать британские товары, отказываться платить налоги, заменить английские виды спорта — крикет и футбол — исконно ирландскими. Это же относилось к литературе и театру. И, двинувшись таким, мирным и ненасильственным путем, Ирландия постепенно вышла бы из своего зависимого положения.

Помимо того что по советам Элис он прочел множество книг о прошлом Ирландии, Роджер вновь взялся за изучение гэльского языка и даже стал брать уроки, однако преуспел в этом мало. В 1906 году новый министр иностранных дел, сэр Эдвард Грей, предложил ему должность консула в бразильском городе Сантосе. Роджер, хоть и безо всякого энтузиазма, согласился, потому что меценатство истощило его и без того скудные сбережения, он сильно нуждался и должен был искать какие-то источники существования.

И, вероятно, оттого, что он с такой неохотой вернулся на дипломатическое поприще, четыре проведенных в Бразилии года — с 1906-го по 1910-й — оказались обескураживающим разочарованием. Он так и не сумел привыкнуть к этой огромной стране, сколь бы ни была она красива, сколько бы новых и добрых друзей ни завел он в Сантосе, Пара и Рио-де-Жанейро. Более всего угнетало его, что — не в пример Конго, где при всех неимоверных трудностях он всегда ощущал, что работает ради какой-то великой цели, далеко выходящей за рамки его должностных обязанностей, — в Сантосе приходилось, главным образом, улаживать неприятности с пьяными британскими моряками, вытаскивать их из тюрьмы, платить за них штрафы и отправлять на родину. Там, в Пара, он впервые услышал о тех ужасах, которыми сопровождается добыча каучука. Министерство, однако, ограничило сферу его деятельности, свело ее к регистрации британских судов, прибывающих в порт, и к помощи соотечественникам, затевавшим в Бразилии коммерческие дела. Хуже всего пришлось Роджеру в 1909 году, когда его перевели в Рио. Ко всем прочим его хворям и недугам, обострившимся от тамошнего климата, прибавились еще аллергии, не дававшие уснуть. Он должен был перебраться за восемьдесят километров от столицы, в расположенный на холмах городок Петрополис, где было не так влажно и жарко, а по ночам даже прохладно. Однако приходилось ежедневно ездить на службу и обратно, что было сущим мучением для Роджера.

Сейчас он спал, и во сне ему настойчиво вспоминалось, как в сентябре 1906 года, перед тем как отправиться в Сантос, он сочинил длинную эпическую поэму, озаглавленную „Сон кельта“ и посвященную легендарному прошлому Ирландии, а также — в соавторстве с Элис Грин и Балмером Хобсоном — политический памфлет „Ирландцы и британская армия“, где побуждал земляков отказываться от призыва.

Укусы москитов разбудили Роджера, прервав блаженную сиесту и вернув его в амазонские сумерки. Небо стало радужным. Он чувствовал себя лучше — не так жгло глаза и ломило суставы. Принять душ в доме консула Стерза было задачей не из легких: покуда Роджер намыливался, слуга должен был наполнить большой чан несколькими ведрами воды — тепловатой и напоминавшей о Конго. Когда он спустился на первый этаж, консул уже ждал его, чтобы сопроводить к префекту Рею Ламе.

Пройти надо было несколько кварталов; ветер нес в лицо песок, так что Роджер постоянно щурился. В полутьме они оступались на выбоинах, спотыкались о камни и кучи мусора. Стало шумно. Из-за дверей каждого бара гремела музыка, слышались пьяные возгласы, выкрики, звуки потасовки. Мистер Стерз, человек уже в годах, вдовый и бездетный, проведший в Икитосе уже лет пять, кажется, устал от города и лишился всяких иллюзий.

— Как относятся здесь к приезду нашей комиссии? — спросил его Роджер.

— С открытой враждебностью, — ответил консул. — Вы, должно быть, знаете: пол-Икитоса кормится с руки сеньора Араны. Верней сказать, от предприятий, которыми владеет сеньор Хулио Сесар Арана. Люди подозревают, что комиссия затевает недоброе против того, кто дает им работу и еду.

— Следует ли рассчитывать на помощь местных властей?

— Как раз напротив — ждите, что вам будут ставить палки в колеса при всяком удобном случае. Власти Икитоса тоже зависят от Араны. Ни префект, ни судьи, ни военные по многу месяцев не получают от правительства жалованья. Без Араны все уже померли бы с голоду. Примите в расчет — Лима дальше от Икитоса, чем Нью-Йорк от Лондона, потому что добираться не на чем[12]. В самом лучшем случае до столицы — два месяца пути.

— Вероятно, дело будет сложнее, чем мне представлялось вначале, — заметил Роджер.

— Вам и другим членам комиссии следует вести себя предельно осмотрительно, — прибавил консул после небольшого колебания и понизив голос. — Разумеется, не здесь, не в Икитосе, а когда доберетесь до Путумайо. В такой глуши может случиться что угодно. В этом диком варварском мире нет ни законов, ни порядка. Полагаю, ничем не лучше Конго.

Префектура Икитоса помещалась на Пласа-де-Армас — большом пустыре, где не было ни деревьев, ни цветов, но зато, как показал Роджеру консул, возвышалось причудливое металлическое сооружение, похожее на детский конструктор: там строился дом по проекту Эйфеля („Да-да, того самого, чьим именем названа знаменитая башня в Париже“). Некий преуспевающий торговец каучуком купил его в Париже, привез в разобранном виде в Икитос, и теперь это будет лучшее увеселительное заведение в городе.

Здание префектуры занимало почти полквартала. Некрасивый, неуклюжий одноэтажный дом с зарешеченными окнами и о двух крыльях: в одном помещалось присутствие, в другом — личные апартаменты префекта. Сам сеньор Рей Лама, высокий седой человек с длинными, навощенными на концах усами, носил сапоги, бриджи, наглухо застегнутую рубашку и странную куртку, украшенную узорчатой вышивкой. Он сносно объяснялся по-английски и приветствовал Роджера Кейсмента с преувеличенной любезностью и напыщенной высокопарностью. Члены комиссии были уже в сборе и исходили пОтом в своих чопорных выходных костюмах. Префект представил Роджеру прочих приглашенных: членов Высшего суда, полковника Арнаэса, начальника гарнизона, падре Уррутия, настоятеля августинского монастыря, Пабло Сумаэту, генерального директора „Перувиан Амазон компани“, и еще человек пять — местных коммерсантов, начальника таможни, главного редактора газеты „Эль Орьенте“. Дамы не присутствовали. Захлопали пробки — откупорили шампанское. Гостям предложили по бокалу белого игристого вина: оно было хоть и степлившееся, но хорошего качества и, без сомнения, французское.

Стол был накрыт в большом патио, освещенном масляными лампами. Бесчисленное множество слуг-индейцев, босых и в передниках, разливали вино и нескончаемой чередой подавали новые и новые блюда. Вечер выдался умеренно жарким; в небе мерцало несколько первых звезд. Роджер сам удивился, с какой легкостью понимает местный диалект испанского — распевный, с синкопированными интонациями, с обилием бразильских оборотов. И с облегчением подумал, что возможность напрямую, без переводчика, воспринимать многое из того, что предстоит услышать во время путешествия, сильно упростит ему задачу. Подали новую перемену — жирный черепаховый суп, и Роджер с трудом проглотил несколько ложек, слушая, как, не сливаясь, журчат за столом ручейки английской, испанской, португальской речи, перемежаемые время от времени краткими паузами для перевода. Неожиданно префект, который сидел напротив Роджера, уставясь на него уже немного осоловелыми от вина и пива глазами, хлопнул в ладоши и, когда все замолчали, предложил тост в честь гостей. Пожелал благополучного пребывания, удачного выполнения их миссии и уверил их в неизменности амазонского гостеприимства.