В мае 1935 года административный суд Пруссии заявил, что приказ о превентивном заключении не может быть опротестован судом. В марте 1936 года один протестантский священник осмелился выступить в своей проповеди против известного епископа, примкнувшего к нацистам. На следующий же день гестапо приказало ему покинуть приход. Священник отказался, считая этот приказ незаконным, и обратился в суд. Суд ответил, что приказ, исходящий от гестапо, не подлежит пересмотру судебным решением: не может быть и речи о том, чтобы его опротестовать (решение от 19 марта 1936 года).

Затем пришла очередь католического священника: местное гестапо запросило у него сведения о церковных организациях и его прихожанах. Пастырь опротестовал это требование, но его иск также был отклонен, ибо «когда гестапо отдает приказ – его не обсуждают, его выполняют».

Спрут все дальше простирал свои щупальца. Для того чтобы начать заниматься некоторыми видами торговли, требовались специальные удостоверения, и полиция выдавала их после проверки морального облика. Гестапо увидело в этом еще одну область для своего контроля. Оно опротестовало законность этих лицензий на торговлю и передало дело в административный суд Саксонии. Принятое судом решение является великолепным образцом лакейского лицемерия. «Поскольку та или иная форма организации торговли может способствовать подрывной деятельности, полиция, прежде чем выдавать удостоверения, должна консультироваться в гестапо». Таким образом, гестапо получило возможность оказывать давление и на политически неблагонадежных торговцев.

Официально гестапо могло применить без всякого суда три вида санкций: предупреждение, превентивное заключение и заключение в концлагерь. Эти «законные» наказания давали возможность подвергнуть аресту даже оправданного судом политического противника сразу после выхода из зала заседаний, а затем интернировать его. Наряду с «законными» методами использовались похищения, убийства, безжалостные расправы, иногда замаскированные под несчастные случаи или самоубийства. Глава организации «Католическое действие» Клаузенер был убит 30 июня 1934 года во время чистки сторонников Рема. Официально сообщили, что он покончил с собой. Страховая компания отказалась выплатить вдове всю страховую сумму, поскольку речь шла о самоубийстве, а усомниться в этом было опасно.

Адвокат госпожи Клаузенер обратился за помощью в министерство внутренних дел (Клаузенер был чиновником министерства). Ему ответили, что он должен написать жалобу, лишь тогда дело будет рассмотрено. Такой же ответ пришел из министерства юстиции. Удобный способ отделаться от жалобщика, ведь письменная жалоба на гестапо была бы равносильна самоубийству. Но до гестапо уже дошли слухи об этих шагах адвоката, и оно сочло их вмешательством в свои внутренние дела: адвокат был арестован и просидел в тюрьме несколько долгих недель за то, что поставил под сомнение самоубийство, подтвержденное агентами гестапо.

Очень правильно писал доктор Бест: «Никакие юридические путы не должны затруднять защиту государства, которая не может не приспосабливаться к стратегии врага. В этом и состоит задача гестапо, которое требует для себя статуса армии, поэтому не может согласиться на то, чтобы юридические нормы противодействовали его инициативам».

Несколько лет – и общественность вместе с правосудием были подчинены системе. В те времена Геринг нередко говорил министру финансов Шахту: «Говорю вам – дважды два будет пять, если этого хочет фюрер». Когда, несмотря на все предосторожности, в Германии распространились тревожные слухи о насилиях, которым подвергаются несчастные, попавшие в когти гестапо, были приложены все усилия, чтобы помешать заявить о своем возмущении тем, чья совесть не могла мириться с происходящим. Им напомнили о «патриотическом долге молчания». Согласно нацистским критериям должны быть объявлены предателями и строго наказаны не палачи и убийцы, наносившие непоправимый ущерб своей стране, а те, кто их разоблачает. Особенно популярной стала эта теория с 1938 года, когда начались спровоцированные нацистами военные авантюры. Поднять голос протеста против садистов и преступников – означало снабдить противника пропагандистскими аргументами против Германии.

Эти аргументы были с удовлетворением восприняты «почтенными гражданами», которые думали лишь о том, как остаться в неведении. Как писал Гизевиус, «миллионы немцев играли сами с собой в прятки или притворялись, что ничего не знают. Было очень трудно разубедить их, поскольку демонстрируемое ими неведение было вполне реально. Ведь они никогда и не стремились к знанию! Как добропорядочные граждане, они удовольствовались тем, что им сообщалось официально».

Что касается тех, кто случайно был вытащен из искусственного небытия, то они ограничивались сожалением по поводу злоупотреблений, допускавшихся безответственными подчиненными. «О, если бы Гитлер знал!» – эта фраза была, наверное, самым распространенным в те годы восклицанием. Бедный фюрер! Затерянный в заоблачных высях, в схватке с гигантскими трудностями, в борьбе за благо народа, он не знал о злоупотреблениях и ужасах, творимых во имя него. Он бы не оставил это безнаказанным, если бы знал. Но ведь оповестить его не было никакой возможности.

Оппозиционеры режиму ушли в подполье. Как очень верно заметил Гизевиус, «тоталитаризм и оппозиция – это две политические концепции, которые исключают друг друга». Впрочем, германская оппозиция уже в 1934 году была сведена к минимуму. Политические и профсоюзные организации, которые могли бы служить костяком для движения Сопротивления, пусть и подпольного, были разгромлены сразу после прихода нацистов к власти. Руководители, способные восстановить их, были брошены в тюрьмы либо бежали. Деятельность редких и слабых групп, которым удалось уцелеть, была малозаметной, они подвергались слежке, терпели провалы, иногда выданные кем-то из своих. Несмотря на полное торжество, нацисты не ослабляли бдительности. Они прекрасно понимали, что смирение только видимость; жгучая ненависть кипит в обществе, как в закрытом котле. Эмигранты, особенно коммунисты, тайно посылают в Германию листовки и брошюры с хорошо обоснованной антифашистской пропагандой. Гестапо устраивало охоту на распространителей этих листовок. Факта обнаружения такой листовки было достаточно, чтобы отправить ее владельца в концлагерь, если он не умирал под пытками в подвалах на Принц– Альбрехт-штрассе.

Недаром Геринг, объясняя причины создания гестапо, говорил: «Хотя мне удалось одним махом арестовать тысячи коммунистических функционеров, чтобы ликвидировать непосредственную угрозу, сама она отнюдь не была устранена. Нужно было бороться против целой сети тайных ассоциаций, постоянно держать их под наблюдением; это было под силу лишь специализированной полиции».

Такая «специализация» успешно развивалась благодаря необъятной власти, которую шаг за шагом сосредоточило в своих руках гестапо. Оно находилось теперь выше законов. И в недалеком будущем Шведер получит все основания написать: «Наша политическая полиция охватывает все, потому что она всемогуща. Располагая средствами наказания, она наносит неотразимые удары, гибко реагируя в то же время на живое развитие нации и государства, которым служит». А нацистский юрист, профессор Губерт уточняет, что она должна «пресекать все намерения и поползновения до того, как они станут реальными посредством открытых выступлений».