– Какой у вас мальчик… – в этом месте мамины знакомые замолкали, мучительно отыскивая в обедневшем с возрастом лексиконе подходящее определение, – необычный!

О да, разумеется, он был необычным, Денис Мертвецов, и взрослые люди за редчайшим исключением терялись при знакомстве с ним так, что почти никогда уже не находились. Внешне Денис был чистый херувим, но умиление застывало на взрослых губах, стоило мальчику произнести хоть слово. Не по годам разумное, это слово летело в нового знакомца, как стрела с отравленным наконечником, – и тот тушевался, застывая, с рукой, поднятой для ритуального поглаживания шелковистых волос.

– Я сама не понимаю, в кого он такой, – пожимала плечами мама-Мертвецова, – мы в его возрасте портвейн пили в подворотнях, а он то Ницше, то Шопенгауэра читает. То «Улисса» в подлиннике – а я его, знаете, и по-русски не дожевала.

Мама-Мертвецова как будто жаловалась на своего Дениску, но за этим поверхностным, тонким слоем недовольства просматривалась мощная кладка гордости за своего мальчика – куда там, право слово, вашим Саням и Андрюхам!

Папа-Мертвецов сыном тоже гордился, но… слишком уж нравным был мальчик. Запросто не подойдешь, на рыбалку не уговоришь.

Милые папиному сердцу простые радости Денис не понимал и не принимал: рыбалка означала для него мертвую рыбу, шашлыки – комаров и слепней, а нормальный мужской разговор – пустую трату времени недалеких и ограниченных людей.

– Да у тебя даже девушки нет! – серчал папа-Мертвецов, а Дэн ледяным тоном ответствовал:

– А зачем мне время терять на девушек? Надо будет, найду себе жену.

И, правда, нашел. Когда стало надо, папе и маме Мертвецовым без объявления войны представили нежного вида особу, влюбленную по самые ушки, но при этом не утратившую врожденной способности к размышлениям. Умненькая была девочка, звали Наташей. Мама-Мертвецова полюбила Наташу всеми своими свободными чувствами – с ней и поговорить было о чем, и помолчать. Да вот незадача – прожили молодые вместе недолго, через год после свадьбы развелись, и, как ни пытала мама-Мертвецова своего Дениску, так и не раскрыл он, отчего им с Наташей не пожилось.

А время шло суетное, странное, мама и папа Мертвецовы летели к пенсии, как шагаловская пара над городом, – вцепившись друг в друга и не замечая перемен в пейзаже. Денис поспешно оканчивал очередные – бессчетные! – психологические курсы и посещал крайне подозрительные, с точки зрения мамы-Мертвецовой, тренинги. Впрочем, с родителями Денис разговаривал мало и строго по делу – он с ранних лет вел себя с ними как чрезмерно загруженный работой отец семейства, не успевающий за короткое домашнее время расслабиться и сбросить с лица угрюмую маску ценного специалиста (такие люди обычно умирают на первом году пенсии – сломать привычный график для них все равно что сломать хребет).

В квартире, которую покупали вместе с Наташей, Денис сделал роскошный ремонт, но, когда мама с папой пришли полюбоваться сынулькиными жизненными достижениями, их неприятно удивила одна комната. Она их прямо-таки покоробила – затененная шторами, с письменным столом, кожаной кушеткой и венскими стульями, комната походила на приемную морально и физически устаревшего психотерапевта.

– Зачем это, милый? – нервно хихикнула мама-Мертвецова, а папа быстро все понял.

Дениска собрался вести прием психов на дому! Вот что означали комната и мебель.

– Они такие же психи, как мы, – сказал сын, – хотя, разумеется, мы тоже психи. Но не беспокойтесь, пожалуйста, у меня они задерживаться не станут. Пять сеансов – и человек начинает жить по-новому.

Мама-Мертвецова развеселилась:

– А если я к тебе запишусь, сынок, ты мне тоже поможешь?

– Конечно, – не дернувшись, ответил Денис, – но даже пробовать не буду. Уж прости, мама, пожалуйста.

– Меня все одно, ни гипноз, ни психоанализ не берет, – похвалилась мама-Мертвецова, – так что можем и рискнуть. Или боишься, сыночка?

Денис щелчком стряхнул пылинку с венского стула:

– Я ничего не боюсь. А гипноз берет всех. Если это, конечно, не эстрада, а настоящий гипноз.

Мама-Мертвецова вызвала из памяти далекий вечер в Доме культурных машиностроителей. Багровый занавес, черный костюм, спящие зрители, и она сама (тогда еще не мама и даже не Мертвецова, а девушка Лина Костарева – совершенно другой человек) торчит, словно пугало посреди затихшего зала.

Гипнотизер нехорошо улыбается ей и дергает усами, как нашкодивший кот:

– А вы у нас, барышня, значит, невосприимчивы к гипнозу… Занятно, да, занятно. Бывает, да, бывает.

– …Давай! – сказала мама-Мертвецова и тут же пала на диванчик, разметавшись на нем, будто комсомолка, решившая наконец оставить в прошлом постылое девство.

Папа же явственно испугался и принялся тянуть маму с диванчика за руку – круглую и розовую, как батон докторской колбасы:

– Алина, не надо, слышишь! Не надо, я тебе говорю! Есть в этом что-то античное и неприятное, прошу тебя, встань!

Напрасно папа напрягал ослабшие под властью времени мышцы плечевого пояса и голосовые связки – его Алина лежала на диванчике прочно и необратимо, как «Титаник» на дне океана. Спорить с женой, пришедшей в такую духоподъемность, было бесполезно – этому папу научили долгие радостные годы совместной жизни. Вот почему он символически плюнул в сторону, хрустнул позвонками и гордо понес свой радикулит на улицу – докуривать оставшееся здоровье.

Денис же, подняв виртуальную перчатку, готовился к сеансу и видел вместо матери чужого человека. Подрагивающие темные веки, густо намазанные тенями «голубое озеро». Ровная, почти не зарисованная морщинами кожа и руки, сложенные на груди, как у мертвеца.

Алина изо всех сил пыталась не рассмеяться – и некстати вспомнила, как маленький Дениска ел на кухне блины с вареньем. Густая сладкая жижица пролилась ему на штанишки и стекала на пол так, словно мальчик писал вареньем. Алина хохотала, а парень так обиделся на нее, что ни разу после этого не соглашался ни на блины, ни на варенье. Один… два… три… Варенье… варенье… Что-то он там говорит уютное – про состояние покоя, про сон… Теперь – про сигареты… Алина встрепенулась, хотела поднять руки, но они были накрепко приклеены к груди. И попа не отрывалась от дивана. И ноги лежали на нем тяжеленными болванками.

«Послушай, сын, хватит!» – попыталась сказать Алина, но язык ее тоже лежал во рту, будто стальной брусок, и, хуже того, сама она стремительно, как украденная девушка, завернутая в ковер, катилась с обрыва в пропасть. В сон.

– Когда я скажу «десять», ты откроешь глаза. – Голос Дениса вошел в комнату, словно человек.

Алина с трудом разлепила веки и оторвала ладони от груди. Тело вернулось в подчинение, серьезный сын сидел за письменным столом и внимательно смотрел на матушку. Смотрел без всякого злорадства, а с чем-то вроде сочувствия. Алина же в очередной раз удивилась тому, какой красивый мужчина – ее сын…

– Я что, наболтала лишнего? Почему ты так смотришь? – кокетливо спросила мать, поднимаясь с диванчика.