Между кухней и этой большой залой можно было пройти совершенно беспрепятственно. Мы их держали открытыми, считая, что там вряд ли что-либо может привлечь внимание посетителей.

Когда поднялись остальные домочадцы, я расспросил их, но это тоже ничего мне не дало. Нас в доме было четверо: я, дядя и две мои сестры. Узнав о пропаже, они предложили свои догадки случившегося, столь же невразумительные, как и все прежние.

Моим беспокойным размышлениям не было конца. Кроме меня, один только Уолдгрейв знал, как открывается мой тайник. До самой смерти он не переставал беспокоиться об этих письмах, мечтая завладеть ими, дабы затем уничтожить либо понадежнее спрятать. Будь он в сознании перед кончиной, непременно снова попробовал бы уговорить меня сжечь их.

И вот теперь они исчезли. И нет никаких подозрений, никаких гипотез по поводу того, что произошло. Это выше человеческого понимания. Без сверхъестественных сил тут явно не обошлось.

Но, с другой стороны, в доме побывал человек. И пусть его мотивы неведомы мне, однако ходить по лестницам и открывать сундуки способны только человеческие существа.

Похищение писем и загадочное проникновение в дом незнакомца случились в одно и то же время. Неужели это просто совпадение? Неужели грабитель и незваный гость – два разных лица? Пропажа моего сокровища никак не ассоциировалась у меня с действиями человека, но в глубине души я верил, что все в этом мире взаимосвязано, и надеялся, что, установив личность незнакомца, смогу приподнять покров и над тайной похищения.

В моих мыслях царило уныние, не мешавшее мне, однако, предаваться мечтам. За целый день я ни разу не вспомнил о Клитеро и вернулся к размышлениям о нем лишь ночью. Я находил хоть и слабое, но все-таки утешение в надежде на то, что время в своем чреватом взрывами коловращении рассеет когда-нибудь окутавший меня мрак. А теперь надо было забыть все связанное с пропажей писем и думать только о Клитеро.

Беспокойство мое не уляжется, пока я еще раз не побеседую с ним. С нетерпением я стал дожидаться утра. Меня не покидала уверенность, что каждая минута причиняет ему новые страдания, как нравственные, так и физические, и я полагал, что в моих силах даровать ему облегчение. Еду, что я принес, он, конечно, уже съел, а трехдневное воздержание от пищи может серьезно подорвать его жизненные силы. Временами мне хотелось отправиться в путь без промедления. Ночь была в самом разгаре, но пронесшаяся буря очистила воздух, да и полная луна озаряла землю ослепительным светом.

И все-таки я воздержался от этого опрометчивого шага, понимая, что мне необходимо хоть немного поспать, иначе мой организм просто не выдержит. Впереди у меня новые трудные испытания, и, если не отдохнуть, от моего рвения не будет никакого толку. Я уже собирался лечь в постель, когда произошел еще один инцидент, помешавший мне осуществить это намерение.

Я загасил светильник и, бросив взгляд в окно, из которого в комнату проникали, переливаясь, лунные блики, заметил, что к дому подъезжает всадник. Виден был лишь силуэт, но что-то в фигуре этого человека показалось неуловимо знакомым. Меня заинтриговало его сходство с кем-то, кого я некогда знал. Потом всадник остановился и заговорил с прохожим, попавшимся ему навстречу. Вероятно, удовлетворенный ответом, он проследовал прямо во двор, спешился и подбежал к двери. Я сразу же сорвался с места, торопясь открыть ему. Мне не терпелось узнать, кто он и какова цель его приезда.

Он любезно поприветствовал меня, но не сердечно, а так, как это делают посторонние люди, и спросил, не здесь ли проживает молодой человек по имени Эдгар Хантли. Я ответил утвердительно и пригласил его в дом, после чего он вошел и непринужденно расположился у потрескивавшего в камине огня. Однако во взгляде его сквозили сомнение и беспокойство. Казалось, он очень хотел расспросить меня о чем-то и в то же время боялся, что мои слова обманут его надежды или подтвердят дурные предчувствия.

Между тем я с интересом приглядывался к нему. Меня не покидало ощущение, что мы с ним действительно прежде встречались, однако ни его имени, ни обстоятельств той встречи я вспомнить не мог. Наконец он заговорил, неуверенно и слегка запинаясь:

– Меня зовут Уэймут. Мне надо получить сведения об одном джентльмене… Поймите, от этого зависит мое счастье…

Я вздрогнул, услышав его имя. Живые, волнующие воспоминания нахлынули на меня, сразу напомнив о Вашем брате. Вы знаете, что они были друзьями. Три года назад Уэймут отбыл из Америки, и никакие вести о нем не доходили, во всяком случае, до Уолдгрейва. Теперь он вернулся и, возможно, пребывает в неведении о смерти своего друга.

Прервав напряженную паузу, Уэймут продолжил:

– Я узнал о том, что случилось, как только приехал сюда, и это известие глубоко опечалило меня. Я любил Уолдгрейва. Нет на земле никого, кто был бы так же дорог мне, В силу некоторых обстоятельств его жизнь стала для меня бесценной, даже если он и уступал кому-то по части своих достоинств. Я не преувеличу, сказав, что мое собственное существование, как и мое благосостояние, были неразрывно связаны с ним.

Сразу же по возвращении на родину я навел о нем справки. Мне сообщили о его безвременной кончине. И тогда, поскольку от этого зависит мое счастье, у меня возник ряд вопросов относительно того, что сталось с его имуществом и где оно находится. Я разыскал знакомых Уолдгрейва, в том числе очень близких, видевших его в последние дни, но нужной информацией они не владели. Наконец мне сказали, что один молодой человек пользовался особым уважением и доверием со стороны покойного, и назвали ваше имя. Мне также приблизительно сообщили место вашего пребывания, добавив, что, вероятно, вы распоряжаетесь наследством Уолдгрейва и лишь от вас я смогу получить необходимые сведения. И вот теперь я обращаюсь к вам с нижайшей просьбой честно ответить на мои вопросы.

– Что ж, – откликнулся я, – это нисколько не затруднит меня. Спрашивайте все, что хотите. Я отвечу с радостью и ничего не скрою.

– Тогда скажите, какого рода собственностью и в каком объеме располагал ваш друг к моменту своей смерти?

– Деньгами. Он вложил их в один из североамериканских банков. Чуть меньше восьми тысяч долларов.

– К кому они перешли?

– К его сестре. Больше у него не было родни.

– А какие-то распоряжения по поводу наследства он не оставил?

При этих словах Уэймут посмотрел мне прямо в глаза, да так, словно хотел прочитать мои самые сокровенные мысли. Меня удивили его вопросы, а еще более тон, каким они были заданы. Все же я поспешил ему ответить.

– Он не успел изъявить свою волю. Бумаг, по которым можно догадаться о его намерениях, тоже нет. Но, конечно, он все оставил бы сестре. И не только в силу родства, но и потому, что горячо любил ее и за многое был ей благодарен.

Уэймут отвел от меня взгляд и погрузился в печальные раздумья, сопровождавшиеся частыми глубокими вздохами. Его манера себя вести, странное напряжение, с каким он задавал вопросы, озадачили меня. От сведений, которые я сообщил ему в свете его интереса к судьбе Уолдгрейва, он должен был испытать удовлетворение, но никак не огорчение. Наследство Уолдгрейва оказалось намного больше, чем можно было ожидать, судя по его образу жизни и весьма скромному достатку, и этого вполне хватило, чтобы Вы не нуждались в самом необходимом. Он спас дорогих ему людей от нищеты, в которой они пребывали, и помог им таким образом обрести счастье. Молчание затянулось, но я не прерывал размышления Уэймута, однако готов был ответить на любой его новый вопрос. Наконец он заговорил вновь: