* * *

Информация о нефтедобывающей компании «Наоко», добытая капитаном Дубовиковым, мягко говоря, ужасала.

Получалось, что люди, имевшие дело с этой самой «Наоко», мерли как мухи.

Не далее как месяц назад в Петербурге был расстрелян на набережной криминальный авторитет Катыш.

«Чур меня, чур!»

Аня даже похолодела от одного только предположения, во что она могла ввязаться.

Куда уж тут слабым женщинам соваться…

Это вам не бублики… Нефть.

Вкратце суть деятельности «Наоко» заключалась в том, что компания вела какие-то якобы незаконные разработки месторождений нефти где-то на краю света, конкретно в Ненецком автономном округе; имела какие-то нелегальные заводы и, напротив, не имела необходимых лицензий… И при этом постоянно выходила сухой из воды.

Кажется, «Наоко» так и расшифровывалось: «Ненецкого автономного округа компания». Впрочем, что означали имена нынешних фирм, могли знать только их отцы-основатели. В этих буквах могло быть зашифровано что угодно: имя любимой тещи, инициалы компаньонов или даже сокращенный жизненный лозунг «накося выкуси».

Подытожив мысленно все, что ей удалось выяснить у капитана Дубовикова, Анна назначила Генриетте встречу. Вне дома. Специально, чтобы не утонуть в рыданиях и упреках и иметь возможность вовремя оборвать разговор. Ведь выпроводить плачущего человека из своего дома по силам не каждому…

«А оставить Генриетту за столиком в кафе, встав из-за стола, проще?» — со злостью поинтересовалась Светлова у самой себя.

Свинство оставалось свинством, дома ли они будут встречаться, в кафе, на скамейке ли в парке…

Но у Светловой не было выбора. Она уже не принадлежала самой себе. И само собой разумеется: ни при каких обстоятельствах она не собирается — «со своим животиком»! — участвовать в переделе нефтяной собственности на просторах бывшего СНГ. На фиг…

В конце концов, все на этом свете, очевидно, и в самом деле делается «ради детей»… Все или почти все.

Ради своей дочки, ради того, чтобы вернуть ей отца, Генриетта эгоистически втягивает Светлову в эту историю по спасению Ладушкина. Но и Светлова эгоистически — ради своего ребенка! — не должна идти на поводу у Генриетты и обстоятельств, не должна и в это ввязываться.

«Генриетта! Я бросаю вас с Ладушкиным на произвол судьбы. Извини». Вот что она должна сказать.

И Светлова это сказала.

Вилочка для торта застыла в воздухе где-то на подходе к губам Генриетты, а сами губы округлились от ужаса.

— Аня! — только и пролепетала рыжекудрая жена Ладушкина.

— Никаких «Аня»! Никаких слез в голосе и мольбы в глазах! Я отказываюсь от дальнейшего участия в этом деле. Это слишком опасно. Если Ропп действовал для людей из «Наоко», то комментарии излишни.

— Но…

— Нет и нет.

— Аня!

Глаза Генриетты наполнились слезами.

Вот и наступил этот запрограммированный Светловой миг. Именно поэтому она назначила встречу в кафе. Дальнейший разговор будет набором всхлипываний и повторений.

Светлова встала из-за стола. И Генриетта все поняла. Она обреченно, как осужденный, выслушавший приговор, опустила голову.

Чувствуя себя хуже некуда, то есть настоящей свиньей, Светлова вышла из кофейни.

…Генриетта догнала Светлову на углу Камергерского и, придержав за рукав пальто, сухо сказала:

— Скажи мне, что ты о них знаешь?

— О ком это «о них»?

— Об этой «Наоко»…

— Зачем?

— Дальше я сама.

— Что «сама», глупенькая? Это тебе не телепередача «Я сама»! Ты даже не представляешь, во что ты ввязываешься! Хочешь, чтобы ребенок остался еще и без мамы?

— О’кей… Я глупенькая, ты умненькая. Ты объяснила, я все поняла. Идиотка, а, представь, поняла. И все равно… Расскажи мне все, что ты о них уже узнала.

— Хорошо. Расскажу. Но у тебя ничего не получится. Ты умрешь раньше, чем успеешь что-нибудь сделать. Извини, что употребляю такие резкие, беспощадные слова, но это именно так: ты умрешь. По-настоящему у тебя остался только один выход: попробуй уговорить Инару Хованскую. Упроси ее снять обвинения с Ладушкина. Вот и все, что можно сделать для твоего мужа.

И Светлова поспешила малодушно удалиться.

Впрочем, Генриетта ее больше не задерживала.

* * *

На следующее утро — это была суббота — Генриетта подошла к дочери, засевшей с утра пораньше глядеть мультики, и сухо сказала:

— Собирайся.

— Чего-о?!

— Собирайся, Броня.

— Куда это? — поинтересовался ребенок, явно заподозрив подвох.

— К бабушке, — еще более строгим не терпящим возражений тоном объяснила Генриетта.

Дурные примеры заразительны: Генриетта хорошо усвоила от Ани накануне этот замораживающий собеседника и так обидевший ее саму тон.

Что ж, Светлова, видно, права: не хочешь, чтобы в ответ рыдали, причитали и скандалили, утри сопли сама — говори сухо и строго по делу…

— К бабушке? На целую субботу? — упавшим голосом уточнила дочь.

— Нет.

— Нет?! На субботу и воскресенье?

Генриетта промолчала.

— На целую неделю?! — округлив от возмущения глаза, возопила Броня.

— Я не знаю, Бронька, правда не знаю… — вздохнула, изрядно уже поистратившая запасы своего хладнокровия, Генриетта.

— Не знаешь?

— Нет… Но это, видишь ли, дорогая моя, совершенно необходимо.

— Чтобы папа вернулся?

Генриетта молча кивнула.

А девочка, также молча, не задавая больше вопросов, отправилась собирать в дорогу себя и куклу.

Главный аргумент в пользу таких крупных разрывов-объяснений звучит так: сначала тяжело, зато потом будет легко.

Именно с таким чувством Светлова и проснулась наутро после объяснения с Генриеттой.

Все. Больше никаких криминальных хитросплетений. Она свободна. Теперь будет легко… Она заживет по своему распорядку дня: витамины, гимнастика, прогулки, сок. Смотреть — на цветы, думать — о хорошем.

Более того, она с места в карьер принялась за дело: позвонила и договорилась, что приедет на занятия по лечебной гимнастике.

Эти радужные намерения зажить по-новому разбил вдребезги телефонный звонок.

— Здравствуйте. Это Алексей Глинищев.

— Кто?

— Муж Алены Глинищевой. Вы были у нас недавно…