«Против течения» – так можно было бы определить последовательную многолетнюю политику «Хогарт-пресс», издательства, представившего англоязычному миру литературный авангард двадцатых годов. Писателей, которые либо сами входили в блумсберийский кружок, либо к нему примыкали, либо же блумсберийцам симпатизировали, и которые в своих литературных опытах ориентировались на философские, психологические и художественные открытия новых властителей дум.

Властители дум в то время – австрийский психиатр Зигмунд Фрейд, учивший, что сфера подсознательного не менее важна, чем сфера сознательного, материального (с работами Фрейда английского читателя впервые познакомили именно Леонард и Вирджиния). Американский психолог Уильям Джеймс, с легкой руки которого в литературный обиход вошло понятие «поток сознания». Французский философ Анри Бергсон, предложивший новое понимание времени – нелинейного, обратимого вспять, и если познаваемого, то лишь интуитивно. Английский антрополог Джеймс Фрейзер, который в своем двенадцатитомном труде «Золотая ветвь» обосновал связь между сознанием древнего и современного человека и тем самым привил молодым писателям интерес к мифу как художественной модели постижения неизменной сути человека. Наконец, ирландский писатель Джеймс Джойс, автор «Улисса» – библии модернистской литературы.

С годами репертуар «Хогарт-пресс» заметно расширился, к «произведениям всех наших друзей» (первоначальная и не слишком амбициозная идея Вулфов) прибавились книги по экономике, политике, праву, психоанализу, литература переводная, мемуарная, эпистолярная, филологическая, сборники лекций и статей. За долгие годы своего существования «Хогарт-пресс» открыл англичанам и американцам много новых и ставших впоследствии громкими писательских имен, главным образом поэтических, – и не только англоязычных (Стивен Спендер, Кэтрин Мэнсфилд, Роберт Грейвз, Кристофер Ишервуд, Генри Грин, Сэсил Дей-Льюис, Эдмунд Чарльз Бланден), но и зарубежных: Итало Звево, Рильке, Брюсов.

Но первыми из открытых Англии и миру крупных писателей стали Томас Стернз Элиот, Эдвард Морган Форстер и Кэтрин Мэнсфилд. Из писателей первой величины, которыми «Хогарт-пресс» пренебрег, были Дэвид Герберт Лоуренс и Джеймс Джойс.

«Великий Том»

Элиот, «великий Том», как его называла Вирджиния, – вежливый, предупредительный, с виду образцовый служащий банка (каковым он, собственно, в то время и был), – сам принес в «Хогарт-пресс» в ноябре 1918 года несколько своих стихотворений.

В первом же разговоре будущих классиков англоязычной литературы обозначилось, что у Вирджинии Вулф и Элиота вкусы совпадают далеко не всегда. Если Вулф, как и Ахматова, считала, что литература растет «из сора», питается жизнью, то Элиот придерживался прямо противоположной, элитарной точки зрения: значение поэзии тем выше, полагал он, чем дальше она от жизни, чем больше ориентируется на абсолютные ценности.

Элиот превозносил Джойса, Эзру Паунда и Уиндема Льюиса, которых Вирджиния ценила, однако читала неохотно. (Романист, критик, художник, лидер вортицизма Уиндем Льюис, кстати, был одним из немногих откровенных недоброжелателей В.Вулф. В книге «Люди без искусства» (1934) он называет Вулф автором «исключительно бессодержательным», которого «сегодня никто не воспринимает всерьез».) Джойса Элиот превозносил особенно горячо, считал «Улисса» равным «Войне и миру», полагал, что «Улисс» станет вехой хотя бы потому, что в этом романе автор «показал тщету всех английских стилей, уничтожил xix век», с чем Вирджиния никак не могла согласиться и о чем мы еще скажем. Много позже, в январе 1941 года, она запишет в дневнике:

Не совпадали и «вкусы» религиозные: Элиот был правоверным, хотя и новообращенным, католиком, Вирджиния, как и ее муж, – принципиальной и последовательной атеисткой; ее агностицизм носил порой агрессивный характер, и разговоров о религии они старались не заводить.

В то же время о многих явлениях литературы будущие классики отзывались схожим образом. Оба высоко ценили русскую литературу: в журнале Criterion, который Элиот выпускал с 1922-го по 1939 год, имелась особая рубрика «Русская периодика», где освещались как советские, так и эмигрантские издания. Оба были невысокого мнения о Лоуренсе: «У Лоуренса есть великие куски, но он совершенно некомпетентный писатель»[57].

Близкими были взгляды Вулф и Элиота и на многие явления общественной жизни, в чем читатель убедится, прочитав последнюю главу этой книги.

Не только «литературные», но и человеческие отношения с Элиотом были у Вирджинии Вулф сложные. В них никогда не было, как с Фраем или Стрэчи, настоящей близости, отзывчивости. В дневнике (3 августа 1922 года) Вирджиния называет Элиота «язвительным скептиком, человеком педантичным, предусмотрительным, недоброжелательным». И «подозрительным»; «подозрение» вызывают у нее его тщеславие, черствость, эгоизм.

Вместе с тем Вирджиния была одной из тех, кто принимал активное участие в оказании молодому поэту материальной помощи, кто пытался избавить его от постылой работы в банке.

Ей нравилось многое, хотя далеко не всё, из им написанного. «Бесплодная земля», к примеру, произвела на нее сильное впечатление, и не столько даже сама поэма, сколько то, как поэт ее декламировал. После того, как Элиот прочел Вулфам вслух отрывок из «Бесплодной земли», Вирджиния писала сестре 23 июня 1922 года: «Он пел ее, читал нараспев, педалировал ритм. Невероятно красивая и изящная вещь; симметрия и напряженность. Я только не убеждена, что это единое целое».

Меж тем поздние произведения Элиота Вирджиния судила строго. Поэтическую драму «Убийство в соборе» она назвала «бледным моралите из жизни Новой Англии», а «Воссоединение семьи» – «сплошным туманом».

К творчеству Вирджинии Элиот также относился неоднозначно, но в целом оценивал ее прозу высоко. В «Комнате Джейкоба», считал Элиот, автору удалось нащупать связь между романом традиционным и экспериментальным.