Граф Поццо ди Борго незамедлительно приступил к выполнению данного ему поручения. Сотрудники российского посольства в Париже поспешили разыскать отставного уланского майора и пригласили его на встречу с послом. Вот что пишет об этом вице-канцлеру сам Поццо ди Борго в донесении, датированном 17 мая 1834 года:

«…Сразу же по получении распоряжения Вашего Превосходительства по поводу майора Гедеонова, я поспешил вызвать его в посольство и сообщить ему о касающихся его указаниях. Этот офицер подтвердил мне, что он действительно имел намерение вступить в иностранную службу, а именно к египетскому паше, но, узнав о том, что ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО не одобрил этого решения, он немедленно отказался от исполнения своего плана. Засвидетельствовав мне в самых почтительных выражениях искреннейшее желание посвятить свою жизнь службе ИМПЕРАТОРУ, он попросил меня принять его прошение, адресованное ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ. Я согласился с этим, и беру на себя смелость переслать Вашему Превосходительству прилагаемое прошение…»112.

В этом прошении излагается печальная история разоблаченного доносчика, отвергнутого офицерской средой, вынужденного оставить службу и даже покинуть родину, спасаясь от общественного презрения. Самое любопытное: это случилось вскоре после 14 декабря 1825 года, когда потрясенное русское общество будто бы впало в оцепенение, проводив на эшафот и в сибирские рудники тех, кто еще вчера считался его украшением. Тяжелая, гнетущая обстановка, казалось бы, благоприятствовала доносам и доносчикам. Однако история улана Гедеонова не подтверждает этого, неопровержимо свидетельствуя о сохранении понятий дворянской чести в среде российского офицерства николаевской эпохи. Исповедь Федора Гедеонова перед императором Николаем I настолько красноречива, что есть смысл воспроизвести ее полностью113:

ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО!

ВСЕАВГУСТЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!

Повеление ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА объявлено мне было Господином Послом Графом Поццо ди Борго, вследствие его осмеливаюсь прибегнуть к Милосердию моего ИМПЕРАТОРА! Как верноподданный, прошу удостоить прочесть письмо; может быть, я буду столь счастлив, что оного достаточно будет, дабы охранить меня от предубеждения и гнева моего ГОСУДАРЯ.

Стечением обстоятельств доведен я был до крайности и отчаяния; общественное подозрение изгнало меня из Отечества. Преследуем таким несчастием с 1827 года, со времени открытого мне случайно заговора. Смело могу сказать: что ни что, как преданность к ВАШЕМУ АВГУСТЕЙШЕМУ ДОМУ и любовь к Отечеству, решили меня открыть [заговор]; зная заранее, что, не имея очевидных доказательств, я повергал себя законному наказанию, а более еще общественному омерзению как ложный доносчик. Жертвуя стократ более чем жизнию, я не мог думать о награде, не желал оной и даже страшился, чтоб какая-либо награда за неизвестную услугу не навредила б мне в общественном мнении, что к несчастию и случилось. ГОСУДАРЬ! Простите мне, что осмеливаюсь сие сказать: не жалоба, а желание оправдаться в мнении моего ИМПЕРАТОРА ныне меня к этому понудило.

Бог вспомоществовал моему усердию: объявленное мною оказалось справедливым. Я в милость и в награду просил оставить услугу мою в неизвестности. И что мне было более желать? Провидение само меня вознаградило, охранив от оскорбительного подозрения, даровало способ доказать усердие мое ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, вследствие чего имел счастие обратить [на себя] внимание моего ГОСУДАРЯ.

Спустя несколько месяцев лестным отзывом Графа Иван Ивановича Дибича я был восхищен, но не изъявил иного желания, как просил опубликовать случай сей, дабы тем прекратить невыгодные догадки о скрытности службы моей распространившие[ся]. ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ пожалованная мне награда подтвердила во мнении [эти догадки]. Не смея отказаться от оной, а чтоб оправдать ее на поле чести, просил об определении меня в Действующую Армию. При отправлении моем, на вопрос Его Сиятельства о дальнейших моих желаниях, отвечал: чтобы быть употребленну чаще в дело. Его Сиятельство благоволил сообщить моему Начальству, дабы дана была мне возможность к достижению моего желания, но и сей знак милости послужил мне к подозрению.

Участвуя в кампании 1828-го года, в октябре месяце я заболел, в 1829 году ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ уволен был в бессрочный отпуск, а через 7 месяцев от службы [уволен], с повышением чина, но неожиданно. Недоверие начальства и товарищей удержало меня утруждать об определении паки в полк. Трехлетнее старание [мое] к определению на штатное место было безуспешно: куда и кому ни являлся с прошением, получал учтивый отказ. Видел ясно, что никто не желал иметь меня под своим Начальством, и избегали моего общества; поначалу мне невозможно было нарушением наложенной на меня тайны оправдаться в общественном мнении; ныне же и не поверят.

Шесть лет находился я в сем горестном положении; потерял время службы, прожил движимость; без протекции, а всего нестерпимее – у всех в подозрении. Мог ли я существовать в моем Отечестве? К усугублению моих бедствий у меня есть жена и сын.

ГОСУДАРЬ! Имея полную доверенность к справедливости ВАШЕЙ, опытами удостоверен в милостивом расположении ВАШЕМ к каждому из подданных, но не осмелился утруждать ВАС из опасения, дабы просьба моя не показалась укоризненной жалобой. И на кого было мне жаловаться; двусмысленное положение мое оправдало общую ко мне недоверенность.

Наконец я решился оставить мое Отечество с намерением скрыть от ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА неприятности, мною перенесенные, а долговременным отсутствием полагал оправдать несправедливость павшего на меня сомнения.

С сею мыслию оставил я Отечество, имея твердым намерением, что где бы Бог не привел меня исполнять новую мою обязанность, ни на минуту не престать быть верноподданным ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА и вернуться достойну имени Русского.

Смею удостоверить ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, что не страх наказания, а усердие мое к ВАМ отклонили меня от вступления в Иностранную службу, ибо с той минуты, как извещен я был несколько месяцев тому назад, что намерение мое противно моему ИМПЕРАТОРУ, я переменил оное. Не имея за себя ходатаев, не находил иного средства к оправданию моему, как предоставить времени и выжидать случая; писать не решился по неуверенности, удостоите ли оное прочесть.

Ныне же, по объявлению ВЫСОЧАЙШЕЙ ВАШЕЙ ВОЛИ и обнадеживанию Его Сиятельства, что письмо мое доставлено будет ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, осмеливаюсь писать и изложить причины, побудившие меня к сей крайности. Ежели они недостаточны к оправданию моего поступка, без ропота повинюсь наказанию. Но осмелюсь просить, в знак усердия моего, благоволите доставить средство к окончанию воспитания моего сына, и тем заменить ему Отца.

ГОСУДАРЬ! Не усумнитесь чтоб таликое повиновение было следствие недостатка. Могу удостоверить, что пока силы есть, не краснея добуду необходимое и до унижения не дойду. Ежели же Бог поможет мне оправдаться пред моим ИМПЕРАТОРОМ, за счастие почту посвятить дни мои на службу ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. Какая бы не воспоследовала ВОЛЯ ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, со всегдашней покорностию оную исполню.