– Понравился. Я полюбила этот город… какую-то его часть.

– То есть не весь Бостон? – улыбнулся мистер Пендлтон.

– Нет, не весь. Там есть такое, что… Ах, я довольна, что там побывала, – поспешно уточнила она. – Время я там проводила просто замечательно. Многое там не так, как у нас, много всего необычного. Например, мы там обедали не днем, как принято, а вечером. Все были со мной очень приветливыми. Я увидела восхитительно замечательные вещи: Банкер-Хил, городской парк, прогулочные автобусы, целые километры картин и скульптур, огромные витрины, бесконечные бульвары. А людей-то! Никогда не видела такой пропасти народу.

– Ну да, ты ведь любишь людей, насколько я помню, – кивнул мистер Пендлтон.

– Люблю, – серьезно подтвердила Поллианна, задумавшись на мгновение. – Да что толку-то, если они все незнакомые. А миссис Керю не позволяла мне знакомиться. Она и сама там ни с кем особо не знакома. Она сказала, что у них так не принято.

Они помолчали, и Поллианна, вздохнув, продолжила:

– Я бы сказала, что мне это как раз меньше всего и нравится – что люди незнакомы друг с другом. А насколько было бы лучше, если бы они познакомились! Представьте себе, мистер Пендлтон, там множество людей, живут на грязных улицах, в убогих домах, и у них не всегда есть даже бобы и рыбные тефтели на обед, а одежда еще хуже, чем из благотворительных посылок. При этом другие люди – миссис Керю и прочие – живут в роскошных домах, а еды и одежды у них столько, что они не знают, куда это все девать. Так вот, если бы эти люди были знакомы с теми другими, то…

Мистер Пендлтон расхохотался, своим смехом прервав ее рассуждения.

– А тебе не приходило в голову, деточка, что эти люди вовсе и не стремятся познакомиться друг с другом? – с иронией спросил он.

– Некоторые как раз хотят, – уверенно возразила ему Поллианна. – Например, Сэди Дин – она работает в большом магазине, продает красивые банты и ленточки – та очень хочет знакомиться с другими людьми. Я ее познакомила с миссис Керю, и мы приглашали Сэди к себе в гости. К нам еще приходил Джеми и многие другие. И она охотно со всеми знакомилась! Поэтому я думаю, если бы много таких людей, как миссис Керю, познакомились бы с теми другими… Я, конечно, не могу сама их всех перезнакомить. Я не так много их знаю. И все же, если бы они смогли узнать друг друга, то богатые люди смогли бы поделиться частью своих денег с бедными, а тогда…

Ее снова прервал смех мистера Пендлтона.

– Ах, Поллианна, Поллианна! Боюсь, ты заходишь слишком далеко. Эдак ты и сама не заметишь, как превратишься в убежденную социалистку.

– В кого? – подозрительно спросила девочка. – Я не знаю, кто такие социалистки. Но люди с твердыми убеждениями мне нравятся. Главное, чтобы убеждения были хорошие, правильные.

– У тебя они очень хорошие, – улыбнулся мистер Пендлтон. – Но что касается твоего плана массового перераспределения средств, он может таить в себе очень грозные осложнения.

Поллианна тяжело вздохнула.

– Да, я в курсе. Миссис Керю тоже так говорила. Она объяснила, что я недооцениваю угрозу пагубной пуперизации и порочной практики… не помню, чего, но… тоже в этом роде, – поспешила девочка закончить фразу, смущенная смехом своего собеседника. – И все равно я не понимаю, почему одни люди должны иметь всего в избытке, в то время как другим не хватает самого необходимого. Мне это не по душе. Если у меня будет когда-то много всего, я просто раздам часть тем, кому не хватает. И меня не испугает никакая пуперизация, какой бы порочной она ни была.

Мистер Пендлтон расхохотался так громко и заразительно, что Поллианна, лишь на мгновение обиженно замолчав, не удержалась и начала смеяться вместе с ним.

– Как бы то ни было, я этого действительно не понимаю, – повторила она, переводя дыхание.

– Куда уж тебе такое понять, – сказал мужчина, серьезно и ласково. – Этого никто из нас не понимает и, пожалуй, не поймет никогда.

Они помолчали, и мистер Пендлтон вдруг заговорил на другую тему.

– Послушай, а вот этот Джеми, которого ты беспрестанно вспоминаешь, он кто?

И Поллианна ему рассказала.

Рассказывая о Джеми, Поллианна чувствовала себя в родной стихии. Здесь ей все было понятно и ничто ее не смущало. И не было необходимости употреблять мудреные непонятные слова. К тому же мистеру Пендлтону было особенно интересно узнать, что миссис Керю взяла мальчика к себе. Кто лучше него мог понять потребность в «детском смехе»?

О Джеми Поллианна рассказывала всем без исключения. Она искренне верила, что всем его история так же интересна, как ей самой. И по большей части слушатели не разочаровывали девочку, проявляя неподдельный интерес к ее рассказу. На непонимание натолкнулась она только однажды, и, удивительным образом, именно в разговоре с Джимми Пендлтоном.

– Слушай, – раздраженно перебил он ее как-то, – неужели во всем Бостоне не было больше никого, кроме этого нескончаемого Джеми?

– Джимми Бин! Что ты имеешь в виду? – возмутилась Поллианна.

Мальчик надулся и замотал головой.

– Я не Джимми Бин. Я Джимми Пендлтон. И я хочу сказать, что если тебя послушать, то получается, в Бостоне не было больше никого, кроме дурковатого пацана, что разговаривает с птицами и белками и называет их Леди Ланселот и типа того.

– Джимми Би…ндлтон! Ты чего!

У Поллианны от возмущения перехватило дыхание. Но она взяла себя в руки.

– Джеми вовсе никакой не «дурковатый». Он очень хороший мальчик. Он прочитал множество книг. Да что там! Он сам придумывает чудесные истории! И, если уж на то пошло, не «леди Ланселот», а сэр Ланселот. Если бы ты знал хотя бы половину из того, что знает Джеми, ты не делал бы таких ошибок! – закончила Поллианна, гневно сверкнув глазами.

Пристыженный Джимми покраснел. Но, терзаемый ревностью, продолжал стоять на своем.

– Подумаешь, умник какой! – презрительно фыркнул он. – Одно только имя чего стоит! Джеми! Пф-ф! Имя для неженки и труса. И, между прочим, это не только мое мнение. Вот!

– Чье же еще, например?

Ответа не последовало.

– Так чье же? – повторила Поллианна более строго.

– Отец так сказал, – буркнул мальчишка.

– Твой отец? – ошеломленно переспросила Поллианна. – Откуда он мог знать Джеми?

– Он и не знал его. Он не о Джеми говорил, а обо мне, – нахмурился Джимми, пряча глаза.

Как всегда, когда он вспоминал о родном отце, в голосе его чувствовалась особенная нежность.

– О тебе?

– Да. Он сказал это как раз незадолго до своей смерти. Мы с неделю пробыли у одного фермера. Отец помогал ему на сенокосе. Я тоже немного помогал. Жена того фермера была ко мне очень добра и скоро стала называть меня Джеми… Не знаю, почему, так ей нравилось. Но когда отец услышал, он пришел в ярость. Он так рассвирепел, что я навсегда запомнил его слова. Он сказал, Джеми – имя не для мальчика, и никогда его сына никто так называть не будет. Он сказал, это имя для неженок и трусов, и он его терпеть не может. Я никогда не видел его таким сердитым, как тогда. Он даже не захотел оставаться на ночь, и мы в тот же вечер отправились в путь. Мне было жаль оттуда уходить, потому что она мне понравилась, жена фермера то есть. Она очень хорошо ко мне относилась.