Рахиль. Осторожно, сейчас вы разобьете зеркало… Взяли и разбили… Этот Ленин у меня с 45-го года стоял, и был целый.

Рузя. Молчи, мама… Людоед… Я тебе заплачу за бюст Ленина… Гарик, стой, Гарик… Миля, что ты сидишь?..

Миля. Сядь, сынок, поговорим…

Гарик (плачет, кричит, хватает хлебный нож, приставляет его к запястью). Я себе удеры перережу… Вены вспорю…

Рахиль (кричит). Заберите у него нож… Ой-ой-ой…

Злота. Ой, мне плохо…

Миля и Рузя хватают Гарика, забирают у него нож, стаскивают с него пальто, раздевают один ботинок. Он вырывается, брыкает ногой, не дает Миле снять второй ботинок, попадает ему пониже живота ногой.

Миля (хватается за пораженное место руками). Ой… Темно в глазах…

Рузя (кричит). Что ты скорчился! Держи Гарика!

Миля. Не могу… В глазах темно… Он мне попал ногой…

Гарик отбрасывает Рузю, бежит к дверям в одном ботинке, но Рахиль успевает подбежать, тяжело, астматически дыша, и загородить дорогу. Гарик толкает ее в грудь. Она пошатнулась, но устояла. Тогда он хватает ее за халат у горла, но в это время Рузя и оправившийся Миля вцепились в него. Слышен треск материи.

Рахиль (кричит). Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат! Ой, он порвал на мне халат!

Под крики, плач, звон разбивающейся посуды ползет занавес

В большой комнате стало гораздо свободнее, исчезла Рузина полированная мебель. Вместо старого телевизора стоит телевизор другой конструкции. Майский теплый вечер. Дверь балкона приоткрыта. За столом сидит Рахиль, совсем уж сильно растолстевшая, обрюзгшая, но по-прежнему с живым, острым взглядом. Рядом сидит полный бородатый человек, в котором с трудом можно узнать Вилю. Злота у зеркала примеряет платье Быле. Злота с жидкими седыми волосами, с выцветшими, слезящимися глазами. Тонкие косички торчат у нее, как козлиные рожки. Движется Злота совсем медленно. Быля еще молодится, но старость уже явно проступает на ее лице и еще больше подчеркивается пудрой и крашеными губами.

Злота (поет слабым голосом). «Тира-ра-рой, птичечка, пой…» Здесь будет встречная складка…

Рахиль. Слышишь, Быля, так я пошла и дала за ковер задаток три рубля… Мне дадут в рассрочку, чтоб повесить над Злотиной кроватью вместо ее тряпки… Что ты скажешь, Виля, я правильно сделала?

Злота. Я тебе свою стену не дам. Ты потом отдашь ковер детям, а я останусь с голой стеной. У меня тряпка как тряпка…

Рахиль. Ой, она кричит… Виля, у вас в Москве тоже так кричат?

Виля. Ты имеешь от нее отрезанные годы? (Смеется.)

Злота. Она потом отдаст ковер Рузе, а я останусь с голой стеной.

Быля. Ну, как Рузя, довольна квартирой Рузя?

Рахиль. Ничего. Они получили там, где был раньше роддом. Однокомнатная, зато есть удобства — уборная, отлив… У меня уже нет сил таскать с лестницы ведра, особенно зимой.

Быля. Так Рузя довольна, Рузя?

Рахиль. Им хватает… Ей и Миле… Ребята уже женились… Марик в Ленинграде, а Гарик в Минске… Ничего…

Быля. А кто их жены?

Рахиль. Кто они? Марикина жена учительница, ее зовут Надя… А Гарикина жена еще студентка, вместе с ним учится в строительном институте, но ее тоже зовут Надя… Ничего. Она будет экономист, а он будет строитель.

Злота. Я к Марикиной Наде ничего не имею и к Гарикиной Наде ничего не имею… Они очень хорошие.

Рахиль. У тебя все очень хорошие… Ничего. (Вздыхает.) Как бы там ни было, но таки плохо тем, кто лежит в земле. (Начинает плакать.) Как говорят ды гоем: колы нэ умыраты, то треба дэнь тэряты…

Быля (вытирает глаза). Я слышала, что Сумер умер на улице, я слышала… Так говорят…

Рахиль. Чтоб у того выкрутило рот, кто так говорит… Что он, нищий, чтоб умереть на улице…

Быля. При чем тут нищий, при чем тут?.. Слушай-но… При чем тут нищий?.. Каждый может умереть где угодно… Даже царь может умереть на улице, даже царь…

Злота (плачет). Он стоит мне перед глазами… Он был такой хороший брат… Он недостает мне в каждом уголочке… Уже пять месяцев скоро, как он умер…

Рахиль. Чтоб у того выкрутило рот, кто говорит про нашего Сумера, что он умер на улице… Он умер не на улице, а в этом новом универмаге, что построили возле церкви. (Плачет.) Слышишь, Виля, 26 январь, ой, я хорошо запомню это число, он пошел покупать ведро в универмаге. Я его встретила на улице и говорю: Сумер, зайди к нам… Он говорит, я сейчас пойду, куплю ведро в универмаге и на обратном пути зайду к вам… Так он только поднялся на лестницу, чтоб войти в универмаг, сразу упал… Тогда какие-то люди его занесли внутрь, потому что на улице мороз… А эти гойки, продавщицы, сейчас же продавщицы все гойки из села у нас, евреев сейчас в торговой сети нету, так гойки начали кричать: вынесите этого пьяницу… Но в универмаге была Векслер, что она когда-то работала со мной в торгсин… Ты знаешь, Виля, что такое торгсин? Это где дефицитный товар продавали не на деньги, а на золото и драгоценные камни… Так эта Векслер говорит: нет, это не пьяница… Это Луцкий…

Злота (плачет). Он стоит у меня перед глазами… Он пережил Зину почти на год… Зина умерла от сахарной болезни…

Быля. Да, я слышала, от диабета.

Рахиль. В общем, как рассказывают, Сумер пришел в себя, сел, вынул конфетку, положил в рот, вынул платок, вытер губы… Ему говорят — позвать сестру? Это про меня… Меня ж в городе все знают… Позвать сестру, Рахилю Абрамовну. (Плачет.) Он говорит: не надо… Это были его последние слова… Потом я пришла в больницу, так он лежал и спал. Но одно ухо у него было синее. Я его поцеловала… И еще один там лежал и спал. Так тот проснулся, а Сумер нет… Три дня ему не хватало до восьмидесяти лет… Мы ему устроили похороны… Но в больнице хотели, чтоб он еще лежал… Некому было копать яму… В тот день было шесть покойников… Тогда товарищ Сумера дал из свой карман двадцать рублей, и яму выкопали… Виля, ты помнишь Сумера?

Виля. Как же… Бердичевский Вольтер…

Рахиль. Что значит Вольтер? Что значит, ты говоришь на Сумера — Вольтер?.. Я не понимаю.

Быля. Это такой писатель.

Рахиль. Он не был писатель, но он был очень умный.