Коридор расходился в две стороны. Звук доносился из залитого светом помещения, прямо за поворотом. Мокриц подступил к начищенным до блеска медным балконным перилам – и остановился.

«Ладно, голову мы сюда доставили в целости и сохранности, что стоило немалых усилий, теперь самое время ей думать».

Зал Почтамта являл собой тусклые гроты с кипами старых писем. Ни балконов, ни сверкающей меди, ни гудящего роя работников там не было и в помине, не говоря уже ни о каких посетителях.

Так Почтамт выглядел давным-давно, и только тогда. Верно?

А еще, сэр, были балконы, вкруг всего центрального холла, на всех этажах, из железа, узорчатые как кружево!

…но в настоящее время от них ничего не осталось. И не то чтобы он сам переместился в прошлое. Глазами он видел бархатный ковер, но на ощупь там была все та же лестница.

Мокриц пришел к выводу, что ногами он стоял в самом что ни на есть настоящем времени, а глазами видел самое что ни на есть прошлое. Только ненормальный всерьез мог бы в такое поверить, но с другой стороны, от Почтамта всего можно было ожидать.

Бедняга Бакенбард решил пройтись по полу, которого здесь давно уже не было.

Мокриц остановился, не доходя до балкона, протянул руку вниз и вновь ощутил холодок на кончиках пальцев, когда ладонь прошла сквозь ковер. Кто же это был… ах да, господин Тихабль. Остановился здесь, поспешил заглянуть вниз и…

…шлеп, вот прямо шлеп головой вниз…

Мокриц выпрямился, ухватился за стену для надежности и осторожно выглянул в огромный холл.

Хрустальные люстры свисали с потолка – они не были зажжены, потому что солнечный свет, проникающий сквозь искрящийся купол, заливал зал, блаженно лишенный голубиного помета, но зато переполненный народом: кто мельтешил туда-сюда по шахматному полу, кто усердно трудился за длинными полированными прилавками – из редкого дерева, как отец сказывал. Мокриц не мог отвести глаз.

Картина, представшая его взору, была соткана из сотен передвижений, каждое из которых имело цель и смысл, и они органично сплетались в величественном хаосе. Там, внизу, с места на место перевозили большие проволочные тележки, груженные почтой; пачки писем громоздились на движущейся ленте; служащие со скоростью света рассовывали письма по ячейкам. Все эти люди работали как гигантский слаженный механизм – вы бы только видели, сэр!

Слева от Мокрица в дальнем конце холла высилась золотая статуя раза в три-четыре выше человеческого роста. Она изображала стройного молодого человека, по-видимому бога, на котором из одежды была одна только фуражка с крылышками, сандалии с крылышками и – Мокриц прищурился – фиговый листок с крылышками?

Скульптор запечатлел юношу в тот момент, когда он готовился прыгнуть в воздух, с гордым и решительным видом держа перед собой конверт с письмом.

Статуя подчиняла себе все помещение. В настоящем времени никакой статуи не было, и постамент пустовал. Если уж люстры и прилавки повыносили, то у статуи, которая выглядела золотой, не было ни малейшего шанса. Она, наверное, была посвящена какому-нибудь духу Почты.

Тем временем почта внизу двигалась более прозаичным методом.

Прямо под куполом висели часы с четырьмя циферблатами, смотрящими во все стороны. Взгляд Мокрица упал на часы как раз в тот момент, когда длинная стрелка с щелчком указала вверх, знаменуя начало нового часа.

Раздался гудок. Лихорадочная хореография стихла, и где-то внизу распахнулись двери, откуда строем вышли две шеренги почтальонов – а униформа, сэр, темно-синяя и с медными пуговицами, ох, вы бы только видели! – промаршировали через зал и вытянулись по струнке у главного входа. Их там поджидал крупный мужчина в еще более роскошной форме с таким лицом, будто его мучила зубная боль. На поясе у него висели большие песочные часы в медном каркасе, и смотрел он на выжидающих почтальонов с таким выражением, будто видывал он в жизни вещи и похуже, но нечасто, и только на подошвах своих огромных башмаков.

С выражением злобного удовлетворения на лице он поднял песочные часы и набрал побольше воздуху, прежде чем проорать:

– Чеееетвертая смена, станооо-вись!

Звук показался Мокрицу немного приглушенным, словно он доносился сквозь фанерную стену. Почтальоны, и до этого стоявшие на изготовку, умудрились принять вид еще более внемлющий.

Здоровяк зыркнул на них и снова набрал воздуху в грудь.

– Трееееетья смена, гооо-товсь, го-товсь!.. ШАГО-О-ОМ АРШ!

Обе шеренги строем прошли мимо него и покинули здание.

Раньше мы были почтальонами…

Нужно найти нормальную лестницу, подумал Мокриц, отодвигаясь подальше от края. У меня прошлое в… галлюцинациях, и настоящее… под ногами. Как будто я хожу во сне. Я не хочу вот так выйти в воздух и закончить свои дни очередным меловым контуром на полу.

Он обернулся, и кто-то прошел сквозь него.

Ощущение было не из приятных, как внезапный озноб. Но это было еще не самое страшное. Самое страшное – это видеть чужую голову, которая проходит прямо через твою. Там все преимущественно серое, местами красноватое, и дырки в носовой пазухе. Про глазные яблоки лучше и не знать.

…с такой физиономией, будто привидение увидел…

Мокрицу поплохело. Зажав ладонью рот, он отвернулся – и увидел юного почтальона, который вглядывался туда, где стоял Мокриц, с таким же ужасом, какой наверняка был написан и на незримом лице Мокрица. Потом парнишка передернул плечами и поспешил прочь.

Стало быть, господин Игнавия тоже добрался до этой точки. Ему хватило ума сообразить, как устроен пол, но при виде чужой головы внутри твоей… что ж, такое может застать врасплох.

Мокриц бросился вдогонку за юношей. Он не понимал, куда направляется. Вместе с Грошем он обошел не больше одной десятой части здания, так как путь им то и дело преграждали груды писем. Он точно знал: есть и другие лестницы, сохранившиеся до настоящего времени. Главное – добраться до первого этажа. Там почве под ногами можно будет доверять.

Юноша нырнул в помещение, где, видимо, хранились посылки, но Мокрица привлекла открытая дверь, которая вела из комнаты дальше – в проеме виднелось что-то похожее на балюстраду.

Он метнулся туда, и пол ушел у него из-под ног.

Свет померк. Мокриц на мгновение с пугающей ясностью заметил вокруг иссохшие письма, падающие вместе с ним. Он приземлился на бесконечную почту и закашлялся, а старые, пересохшие конверты продолжали падать на него. В какой-то момент за пеленой бумажного ливня он краешком глаза заметил пыльное окно, наполовину заваленное письмами, но тут же снова пропал под лавиной. Письма вокруг него пришли в движение, расползаясь и вниз и вбок. Послышался треск, как будто дверь сорвало с петель, и толща писем стала оползать вбок совсем настойчиво. Мокриц в панике попытался высунуть голову наружу, как раз вовремя, чтобы удариться о верхний косяк двери, – и поток снова накрыл его с головой.