Что-то явно было не так. Роджер не отрывался от работы, но смотрел перед собой с лицом, мрачнее тучи.

Тогда Дедушка сказал:

– Умница, Принцесса. Только выбрось это из головы.

– Ха! – отозвался Роджер.

– Прошу прощения, если я сказала что-то не то, – робко сказала девочка. – Просто это странно. Кто такой этот Джон Ласска?

– Он… упал с башни, – ответил Дедушка.

– Ха! – сказал Роджер, продолжая дергать рычаги с невесть откуда взявшейся ненавистью.

– Он умер? – спросила Принцесса.

– Некоторые говорят, что… – начал Роджер.

– Роджер! – оборвал его Дедушка. Прозвучало как предупреждение.

– А я знаю про «отправку домой», – сказала Принцесса. – И знаю, что души погибших семафорщиков остаются на Магистрали.

– Кто тебе рассказал? – спросил Дедушка.

Принцесса была достаточно смышленой, чтобы понимать, что кое-кому не поздоровится, если она начнет вдаваться в подробности.

– Слышала, – беззаботно ответила она.

– Тебя просто решили напугать, – сказал Дедушка, глядя на краснеющие уши Роджера.

Но Принцесса не видела в этом ничего страшного. Если уж ты мертв, то намного лучше летать между башнями, чем лежать под землей. Но она была достаточно смышленой и для того, чтобы знать, когда закрыть тему.

После долгой паузы, нарушаемой лишь скрипом новых створок на заслонках, заговорил Дедушка. Как будто что-то не давало ему покоя.

– Мы продолжаем передавать это имя по верхней частоте, – произнес он, и Принцессе показалось, что ветер в решетке заслонок над ее головой завыл с особенной безнадегой, а нескончаемое щелканье стало еще более отчаянным. – Он бы ни за что не захотел возвращаться домой. Он был настоящим семафорщиком. Его имя в этих сигналах, в ветре, в арматуре и в заслонках. Разве ты никогда не слышала, что человек жив, пока не забыто его имя?

В которой Стэнли познает прелесть узелков – Генеалогические страхи господина Гроша – Слыпень заволновался – Хват Позолот, общественный деятель – Лестница писем – Лавина – Господин фон Липвиг слышит – Околпаченный – Тропой почтальона – Фуражка

Стэнли начищал булавки. Делал он это с блаженной сосредоточенностью человека, заснувшего с открытыми глазами.

Коллекция блестела на полосках коричневой бумаги и в свертках черного фетра, как панорама вселенной истинного булавочника. Рядом с ним стояло настольное увеличительное стекло, а у ног лежал узелок с разномастными булавками, приобретенный им на прошлой неделе у вышедшей на покой швеи.

Он не торопился открывать узелок и все откладывал момент – хотел растянуть удовольствие. Вряд ли там будет что-то дельное – ну, может, и попадется среди скучной меди или приплюснутая головка, или случайный дефект, но самая прелесть заключалась как раз в том, что никогда не знаешь наверняка. Вот чем были хороши узелки. Никогда не знаешь наверняка. Неколлекционеры относятся к булавкам с душераздирающим безразличием, обращаясь с ними так, будто это обычные острые металлические палочки для прикрепления одних штук к другим. Не раз восхитительные бесценные булавки попадались именно в узелках с медяшками.

А теперь стараниями замечательного господина фон Липвига у него был «Петушок» № 3 экстра, с широкой головкой. Мир искрился, как булавки, аккуратно торчащие из разложенного перед ним фетра. И пусть от Стэнли попахивало сыром, и грибок стопы подбирался аж к колену, но в эту минуту он парил в сверкающих небесах на игольчатых крылышках.

Грош стоял у плиты и грыз ногти, бормоча себе под нос. Стэнли не прислушивался, потому что о булавках речи не шло.

– …назначен, так? И боги с ним, с Орденом! Он и сам может меня повысить! Значитца, мне полагается еще одна золотая пуговица на манжет и прибавка, так? Никто никогда не называл меня старшим почтальоном! И ведь он доставил письмо. Взял в руки, прочитал адрес и доставил, вот так вот запросто. Может, в нем и впрямь течет почтальонская кровь. И железные буквы он вернул! Они снова все на месте, а? Вот тебе и знак. Поди ж ты, слова он может читать, которых нет! – Грош сплюнул кусочек ногтя и нахмурился. – Но… тогда он захочет узнать о Полном Пи. Да-да. А это как болячку расчесать. Скверно может кончиться. Ой как скверно. Да вот… эх, как он это нам буквы-то вернул, красота! Может, правду говорят, и однажды у нас снова будет настоящий почтмейстер, совсем как раньше. «И пройдет он по Брошенным Роликовым Конькам подошвами своими, и узрят все, как Псы Мирские поломают об него зубы свои». И он показал нам знак, так ведь? Ну и подумаешь, что знак был в окне парикмахерской для богатеньких дамочек, но знак же, тут не поспоришь. И если бы это было так уж прям очевидно, кто угодно мог бы его показать, – очередной огрызок ногтя упал на раскаленную плиту и зашипел. – Да и годы идут, куда деваться. Только вот испытательный срок… нехорошо это, нехорошо. Вот что, если я завтра возьму и склею тапочки, а? Предстану перед своими праотцами, а они и спросят: «Ты ли старший почтовый инспектор Грош?» – я отвечу: нет, а они спросят: «Ты ли в таком случае почтовый инспектор Грош?» – я отвечу: не совсем, а они спросят: «Ты ли хотя бы старший почтальон Грош?» – а я отвечу: технически нет, а они ответят: «Летать-копать, Толливер, не хочешь ли ты сказать, что так и не дослужился выше младшего почтальона? Да что ты за Грош после этого?» – и я покраснею и по уши погрязну в бесчестье. Кому какое дело, что я долгие годы всем здесь заведовал. Нет, у тебя должна быть золотая пуговица!

Он уставился на огонь, и улыбка попыталась пробиться из-под его всклокоченной бороды.

– Пусть попробует пройти Тропой, – сказал он. – Если он пройдет Тропой, ему уже никто не посмеет возразить. И тогда я ему все расскажу! И все станет хорошо! А если он не дойдет до конца, ну так значит, почтмейстера бы из него все равно не вышло. Стэнли? Стэнли!

Стэнли встрепенулся от своих булавочных грез.

– Да, господин Грош?

– Есть у меня для тебя парочка дел, сынок.

А если почтмейстера из него все равно не выйдет, со скрипом добавил Грош мысленно, так и помереть мне младшим почтальоном.

Было непросто постучать в дверь и вместе с тем не издать ни звука, и после второй попытки Криспин Слыпень сдался и воспользовался дверным молоточком.

Стук эхом пронесся по пустынной улице, но никто не выглянул из окон. На этой улице никто бы не подошел к окну, даже если бы совершалось смертоубийство. В районах победнее люди хоть вышли бы поглазеть – а то и поучаствовать.

Дверь распахнулась.

– Добрый вечер, гофподин…

Слыпень оттолкнул сгорбленного человечка и шагнул в темный коридор, нервным жестом приказывая слуге закрыть дверь.

– Закрывай, закрывай, чего ты ждешь! За мной мог быть хвост… боги правые, ты что, Игорь? Позолот может позволить себе Игоря?