меня, как мимо летели автомобили. Я смотрел в ее карие глаза, вспоминал ее слегка срывающийся голос. Вспоминал, как увидел ее впервые. Вспоминал, как она укусила меня за мочку уха. Вспомнил тоску в ее глазах, когда я сказал ей, что вижу в них далекий свет, и я готов бросить все и мчаться к этому свету, потому что он для меня — единственная в жизни ценность. Вспомнил ее невесомый, но невыразимо нежный поцелуй на прощание.

Не представляю, сколько прошло времени. Может, час, может, сутки. Когда же я поднялся с колен и вытер слезы, то обнаружил, что поток машин продолжает течь мимо надгробия. Сколько же нас? Господи, сколько нас?! Это же целый мир!

Какой-то человек направлялся в мою сторону, не обращая внимания на то, как бутоны цветов хрустят под его туфлями. Он был высок, одет в длинный кожаный плащ. Я знал, кто это. Только человек с таким острым взглядом способен укротить гоночный автомобиль. Я ждал, когда он приблизится, но особых эмоций я не испытывал.

Мы разглядывали друг друга. Ни он, ни я не пытались протянуть руку, не пытались представиться. Я знал, кто он, он знал, кто я. Нам не о чем было говорить, абсолютно не о чем. Но и молча уйти я тоже не мог.

И тогда я спросил:

— Зачем ты писал мне в тот день? Зачем прислал сообщение?

Он продолжал изучать меня. Я не знал его мыслей. Есть люди, которые всегда остаются загадкой. Он из таких.

— Столько цветов… — Я растерянно огляделся по сторонам, не выдержав его пристального, в какой-то степени даже настойчивого взгляда. — Она их достойна.

— Ее любили все. — Он говорил, как рубил топором. — Все, кто ее знал. Кто хоть раз с ней общался. Но сама она любила только тебя. Я не знаю, почему. — Он помолчал, продолжая неотрывно смотреть в мои растерянные, вновь наполнившиеся слезами глаза. — Теперь ты должен понимать, почему я писал?

— Меня? — Мои ноги стали дрожать. — Ты сказал — меня?

Он усмехнулся. Усмешка вышла такой же резкой и топорной.

— Да, ты нонсенс, Муха. Ты нонсенс, недаром она говорила, что второго такого нет. Теперь я это вижу. У тебя такое огромное воображение, ты перевернул этот мир. Ты — начало новой эры, и даже не понимаешь этого. Сегодняшний день — переломный в истории, а ты стоишь, и у тебя слезы. С таким воображением ты не видишь самых элементарных вещей.

— Каких вещей? — К слезам добавилась ярость.

— Она хотела быть, как ты, неужели ты этого не понял, идиот? Она для этого устроила свое ралли. Она потому и не брала трубку. Она хотела соответствовать тебе, дотянуться до тебя. Хотела быть достойной подругой героя.

— Что?! — Я не выдержал. Я вцепился в его плечи, начал трясти его в ярости и испуге. — Что ты несешь?! Какой герой? Какой из меня ГЕРОЙ?!

Он вдруг резко вырвался, схватил меня за руки, развернул лицом к трассе, по которой продолжали ползти автомобили, и я поразился, сколько в этом человеке физической силы. Он мог походя переломать мне все кости.

— Посмотри на них! Смотри на них! Они здесь не только из-за нее. Они здесь и из-за тебя тоже. Они хотят увидеть героя в реальности.

Я смотрел. Я видел их всех. Они сидели за рулями своих автомашин, и каждый глядел в нашу сторону.

Раздалось несколько сигналов — мелодичных и печальных. Один человек, управляющий иномаркой, модель которой я не успел разглядеть, помахал рукой.

— Они разделяют твое горе, — сказал Пуля, потом также резко отпустил меня и четким шагом направился к выходу с мемориальной площадки, давя по пути цветы.

А я продолжал стоять, глядя сквозь слезы на колонны машин. На все эти «Мерсы» и «99», «Джипы» и «Жигули». Они продолжали ехать… ехать… и этому потоку не суждено было кончиться никогда. И многие, действительно многие, поднимали руки в скорбном жесте, выражая мне соболезнования — мне, оставшемуся в живых.

30 миль

Ее звали Наташа. Знакомство наше вышло неожиданным и случайным. Из череды дней, тупо тянущихся после прощания с Ольгой, это знакомство, наверное, единственное, что мне запомнилось.

На сей раз Марат не стал прятаться. Мне уже было известно об изменениях в его личной жизни, так что я вовсе не удивился, когда среди рабочего дня он задал мне направление на город Ишимбай. Мы двинули туда по знакомой до отупения дороге. Миновали легендарную развилку, с которой началась моя печальная сага. Я посмотрел на разворот лишь один раз и сам поразился тому, сколь мало он вызвал во мне эмоций.

Вам, наверное, интересно, как мир отреагировал на мою выходку? Скажу вам: никак. Никак он не отреагировал. Пресса молчала. Телевидение тоже. Даже Авторадио ни разу не упомянуло о том, что творилось на трассе Уфа-Толбазы в один из дней. Слухами полнится земля, но даже этот механизм здесь фатально не сработал. Я ждал вопросов от Марата, с которым проводил большую часть дня, но Марат оставался в неведении. Я полагал, что услышу об этом от других людей — в гараже или в автосервисе, — но и там — тишина. Инцидент не просто затерялся. Такое ощущение, будто кто-то всесильный вычеркнул эту страницу из летописей автомобилизма. «Сеть», конечно же, молчала, по своим причинам. Ну а те водители, кому посчастливилось оказаться свидетелями, скорей всего ничего не поняли.

Не было и официальных сведений о кончине Блондинки. Ни один региональный канал не посчитал нужным открыть миру правду, донести до людей величественность мемориала, выстроенного Пулей. Словно кто-то не хотел, чтобы этот факт муссировался в народе. В общем, понятно, кто.

Я часто задумывался над словами ее брата. О том, что мы на пороге новой эпохи. Я до сих пор не понимаю, что он имел в виду, какую именно эпоху — мировую или автомобильную? В тот день я был слишком потрясен и раздавлен, чтобы расспрашивать. Да и сомневаюсь, что Пуля снизошел бы до талмудиста.

Я сидел в служебном БМВ, припарковавшись возле дома, где некогда жил и здравствовал друг Марата. Я настроился на долгое ожидание, понимая прекрасно, что этим двум нужно побыть вместе какое-то время. Но шеф вдруг появился через пять минут. Я подумал, что-то случилось. Или он забыл что-нибудь в машине. Инстинктивно я приподнялся.

Марат открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Он не стал залезать внутрь, просто слегка наклонился, чтобы видеть меня.

— Она хочет с тобой познакомиться.

Минуту я пялился на него,