В действительности Гитлер в мельчайших деталях знал наши задачи, на каждый день, и планы наступления и часто лично вмешивался в ход действий. В конце октября [1939 г.] все командующие армиями были по одному вызваны к Гитлеру, чтобы подробно доложить ему окончательный план наступления и запланированное направление операции. С каждым из них он обсуждал все детали, иногда задавал трудные вопросы и выказывал свою превосходную осведомленность о характере местности, препятствиях и тому подобных вещах. Его критические суждения и советы доказывали генералам, что он сам глубоко вникал в проблемы, связанные с выполнением его основных приказов, и что он вовсе не был дилетантом. Впоследствии он приходил в ярость от поверхностного отношения его друга Рейхенау, когда тот публично ставил себя в глупое положение, и с другой стороны, он невероятно высоко восхвалял скрупулезное изучение и тренировочную военную игру, которые применялись при планировании наиболее трудной задачи, стоящей перед [4-й] армией фон Клюге, – прорыве через Арденны.

Наибольший интерес Гитлера вызвала танковая группа фон Клейста, в основном потому, что на эту группу был возложен прорыв к Абевилю. Вновь и вновь он отмечал, как удобна эта местность для танкового сражения; их главной и первейшей задачей было победить как можно быстрее, не оглядываясь по сторонам. Тщательная разработка по тыловому снабжению, возложенная на начальника штаба группы Цейтцлера, удостоилась его одобрения.

Больше всего его занимала задача, поставленная перед [16-й] армией Буша, с которым он лично изучал все этапы осуществления прикрытия южного фланга, для защиты беспрепятственного прорыва танковой группы; а также подчеркивал, насколько это было важно для достижения успеха.

Подобным образом Гитлер уже оказывал свое личное влияние как Верховный главнокомандующий, при этом никоим образом не отнимая великих заслуг у Генерального штаба; соответственно казалось существенным, что он должен был признать перед германским народом, что он был лидером и в военном руководстве, и вся ответственность за это лежала на нем. Что и было на самом деле.

Вторжение во Францию в 1940 г.

Во время всей Западной кампании, продолжавшейся 43 дня, с 10 мая по 22 июня [1940 г.], Гитлер вылетал к его командирам на фронт только четыре или пять раз. Из-за хорошей погоды и ввиду высокой активности врага в воздухе летать над фактическим театром военных действий в транспортном самолете было весьма неразумно. Поэтому чаще всего он встречался с главнокомандующим сухопутными войсками исключительно на тактических и стратегических совещаниях, которые проходили весьма миролюбиво и без открытых разногласий. Гитлер имел достаточные основания признать успехи армейского командования, но высказывал он свое одобрение, к сожалению, довольно редко. В результате мне самому приходилось отправляться в полет на моем верном «Юнкерсе-52», чтобы все чаще встречаться с командирами армий и групп армий, особенно в первой половине июня, когда активность авиации была не так сильна. В основном мы придерживались низкой высоты, чтобы самолеты-разведчики и истребители противника были нам менее опасны.

Обстановка в то первое утро в штаб-квартире Фельзеннест была весьма напряженная: среди нас не было ни одного, кто бы не задавался вопросом: сумели ли мы застать противника врасплох? Достигли ли тактической внезапности или нет? Сам Гитлер взволнованно ждал первых докладов о спланированной им специальной операции против сильных современных бельгийских фортификационных укреплений в Эбен-Эмаль, которые должны были быть захвачены внезапной совместной атакой воздушно-десантных и наземных сил с использованием планеров. Гитлер лично доводил этот план до командиров и унтер-офицеров, задействованных в этой операции подразделений ВВС и саперных батальонов и проводил с ними тренировки; он тщательно изучал мельчайшие детали, какие только можно вообразить, и использовал для этой цели уменьшенную модель.

Я осмелился упомянуть это только как пример того, что фюрер с головой уходил в изучение каждой детали практического воплощения его идей и насколько широкий размах имела его бесподобная изобретательность. Она вновь и вновь оказывала свое неизбежное воздействие на всю мою служебную деятельность; в связи с чем высшее командование и те из нас, кто непосредственно ему подчинялся, были в равной степени вынуждены признавать его исключительно обстоятельный modus operandi [образ действий]. Не было конца его вопросам и вмешательствам до тех пор, пока его фантастическое воображение не находило удовлетворения, заполнив последний пробел. Из всего этого, вероятно, можно понять, почему мы так часто проводили брифинги и совещания с ним по нескольку часов: это было естественным результатом его рабочего ритуала, который явно не соответствовал нашей традиционной военной догме, приучившей нас предоставлять нижним эшелонам и командирам самим решать, как будет осуществляться отданный им приказ. Но теперь, нравилось мне это или нет, я должен был научиться приспосабливаться к его системе.

Каждый день, около полудня, Гитлер появлялся в нашем маленьком бараке, а потом заходил еще раз уже ближе к вечеру, чтобы ознакомиться с ситуацией. Теперь обязанность докладывать ему последние события полностью взял на себя генерал Йодль. Не считая Западного фронта, ОКБ было так же озабочено проблематичным и весьма уязвимым Норвежским театром военных действий, который продолжал беспокоить нас до конца мая, пока британцы и французы, наконец, отказались от притязаний на него. По сути, я каждый второй день находился в разъездах, по большей части в район группы армий фон Рундштедта, где он руководил жизненно важным для фюрера прорывом, в соединении с поворотом на север. Начальник его штаба между тем был замещен генералом фон Зоденштерном, который был моим старым коллегой во время моей службы в войсковом управлении [замаскированном Генеральном штабе] с 1926-го по 1933 г., с которым меня связывала близкая дружба. Я мог совершенно открыто говорить с ним обо всем, включая даже особые желания фюрера, и не бояться, что он пойдет рассказывать Гальдеру, главнокомандующему сухопутными войсками, о «вмешательстве» Верховного командования, что только вновь усилило бы неприязнь ко мне.

Генерал фон Рундштедт тоже был осведомлен о трудностях моего положения в то время и с большим пониманием воспринял мои тактические сдержанные «намеки», которые на самом деле шли от самого Гитлера. Мои встречи с ним, проходившие каждый день, во время решающих дней начавшегося прорыва, всегда проходили с обоюдным пониманием. Я заранее каждое утро получал карты с нанесенными на них последними сражениями и отдавал их Гитлеру[25].

Вступление Италии в войну принесло нам в ОКБ больше трудностей, чем пользы. Фюреру не удалось сдержать Муссолини хоть на какое-то время; нам было бы очень важно, чтобы он поступил так, поскольку наша поддержка запланированного ими наступления на французские укрепления вдоль альпийского фронта подрывала бы силы наших ВВС и фактически принудила бы нас разделять и ослаблять ВВС, ведущие в тот момент бои около Парижа, в пользу итальянцев. И даже тогда, несмотря на нашу поддержку и слабость французского альпийского фронта, итальянское наступление очень быстро сошло на нет. Этот наш итальянский союзник, который вдруг вспомнил свои договорные обязательства перед нами только потому, что счел, что Франция уже разбита, принес нам только сплошные неудачи в ходе этой войны, и ничто больше не могло затруднить наше сотрудничество и entente[26]с Францией, вплоть до осени 1940 г., чем необходимость уважать итальянские желания и вера фюрера, что мы вынуждены были считаться с ними.