Проходя мимо храмов, они подняли руки в нацистском приветствии и продолжили свой путь мимо обелиска на Каролиненплац, а затем свернули направо к вокзалу. Там Магда незаметно спряталась за колонной, а когда отряд свернул, она встала в дверном проеме маленького кафе и уже оттуда наблюдала, как уходит ее группа. Убедившись, что они все скрылись из виду, она вошла внутрь и закрыла за собой дверь.

– Вам помочь? – спросила официантка.

– Нет, спасибо, – ответила Магда, переминаясь с ноги на ногу.

– Хотите сесть за столик? – Официантка была явно озадачена ее странным поведением.

Магда села в темном углу, заказала стакан воды и стала с тревогой смотреть в окно на случай, если кто-нибудь начнет искать ее и вернется сюда.

Официантка принесла воду, и Магда спросила ее, где находится университет.

– Вы про Университет Людвига-Максимилиана? Он недалеко. Это к северу отсюда. Вы можете дойти до него по Людвиг-штрассе или через парк Хофгартен, а потом через Английский сад – там сейчас красиво.

В парке было много семей с детьми, наслаждавшихся летней солнечной погодой. В кафе сидели влюбленные пары и с удовольствием пили пиво или кофе. Дети бегали и смеялись вместе со своими матерями. Глядя на эту безмятежную картину, Магде хотелось крикнуть всем: «Вы знаете, что всего в нескольких километрах отсюда семьи вроде ваших, как скот, сгоняют в поезда и везут в трудовые лагеря или того хуже? Вы знаете, что творится от вашего имени?». Когда она шла вдоль берега большого пруда, где солнечные лучи проникали сквозь листву деревьев, она вспоминала, как там, на вокзале, Отто сказал ей, что Лотта и ее семья – «отбросы». Как можно было так говорить?! Ведь они имели такое же право на хорошую жизнь, как и эти семьи в парке!

Вскоре Магда подошла к основному корпусу университета – его белые каменные стены красиво выделялись на фоне ярко-голубого неба. Из высокого бронзового фонтана, позеленевшего от времени, били струи воды, стекавшие в большой бассейн. На его краю сидели группы студентов: они болтали и весело смеялись, опускали руки в прохладную воду. Их набитые книгами сумки и велосипеды лежали на зеленой траве. В сравнении с участниками гитлерюгенда, чье поведение на недавнем митинге напоминало какой-то ритуал, эти смеющиеся и обсуждающие что-то юноши и девушки казались расслабленными и счастливыми. Магде внушали, что после школы женщины не должны получать дополнительное образование, но здесь было много женщин, которые учились наравне с мужчинами. В волнении она села на траву, надеясь, что, несмотря на униформу, ей удастся влиться в окружающую обстановку, и стала слушать обрывки разговоров.

– Он такой озабоченный, – сказала девушка с короткими каштановыми волосами. На ней были широкие брюки и мужская рубашка, завязанная узлом вокруг талии. Она лениво раскинулась на траве, положив под голову свой рюкзак. – Вчера он сказал мне, что если я позволю ему себя поцеловать, то получу оценку «отлично».

– Нет! Быть не может! – воскликнула ее подруга.

Магда с интересом немного наклонилась в сторону девушек, пытаясь расслышать, о чем они говорят. Девушка с короткими каштановыми волосами посмотрела на нее и улыбнулась.

– Привет, – сказала она, перекатываясь на бок и приподнимаясь на локте. – У тебя такой потерянный вид. Тебе чем-нибудь помочь?

– Ой… нет, спасибо, – ответила Магда, краснея. – Я просто пришла сюда посмотреть.

Девушка пожала плечами, снова легла на спину и продолжила свой разговор с подругой.

Магда встала с намерением уйти. Но, пока она стряхивала траву со своей юбки, девушка с короткой стрижкой снова ей улыбнулась, и Магда набралась смелости, чтобы заговорить с ней снова.

– Простите, если потревожила вас, – начала она.

Девушка вскочила и подошла к ней.

– Ничего страшного, – прозвучал ответ.

– Мне только шестнадцать, и все вокруг говорят, что девочкам незачем поступать в университет. А мне хотелось бы здесь учиться.

– Понимаю. Меня тоже отговаривали от поступления сюда. Пришлось целый год работать на благо фронта, прежде чем меня сюда приняли. Я трудилась на ферме, и это было ужасно!

– А я живу на ферме, – с улыбкой сказала Магда. – Там совсем не плохо, если привыкнуть. Но мой брат тоже не любил ферму. Он поступил в университет, и я тоже хочу.

– А куда он поступил… твой брат?

– В Гейдельбергский университет, а потом – в Оксфорд… в Англии.

Ее ответ удивил девушку.

– Правда? Когда это было?

– До войны. Он уехал в 1937-м.

– А сейчас? – спросила она.

– Он остался там, и его посадили в тюрьму. По крайней мере, я так думаю.

Девушка улыбнулась:

– Значит, он не вернется и не пойдет воевать.

Магда покачала головой.

– Твой брат, судя по всему, – интересный человек.

– Да, – согласилась Магда, не зная, как много она может рассказать своей новой знакомой. – Я очень по нему скучаю.

– А ты ведь состоишь в союзе? – Девушка указала на форму Магды.

– Да. Я приехала на митинг, который проходил сегодня на Кёнигсплац. Ненавижу все это!

Она сильно рисковала, высказываясь подобным образом. В то время невозможно было знать наверняка, кем на самом деле окажется твой собеседник. Но было в поведении девушки нечто такое, что вызвало у Магды желание поделиться с ней своими непатриотичными мыслями.

– Что? Митинг или форму?

– И то и другое, – ответила Магда.

– Понимаю. Я тоже все это терпеть не могла, – прошептала девушка. – Мы собираемся на встречу в кафе. Пойдешь с нами?

– Нет, – сказала Магда и добавила: – Только не в такой одежде. И потом, мне нужно вернуться в Аугсбург: они сильно разозлятся, если я опоздаю на поезд.

– Тогда возьми это. – Девушка достала из кармана листовку. – Наша группа занимается распространением информации. Мне кажется, тебя это может заинтересовать.

Она всучила листовку Магде.

– Но прочитаешь ее, когда будешь одна. Надеюсь, когда-нибудь ты будешь здесь учиться.

На обратном пути в поезде Магда сидела у окна одна. Поэтому она достала из кармана листовку и стала читать ее с возрастающим изумлением:

После завоевания Польши 300 тысяч евреев были убиты самым жестоким образом. Мы считаем, что было совершено ужаснейшее преступление против человеческого достоинства, преступление, которому нет аналогов в человеческой истории. Говорит ли это о том, что немцам стали вдруг неведомы человеческие чувства? Что они погрузились в глубочайший сон, от которого им уже не суждено пробудиться?

Похоже, что так и есть… если только Германия не очнется от этой летаргии, если не восстанет против кучки преступников, если не проявит сострадания к сотням тысяч жертв. И речь идет не только о сострадании, но и о гораздо большем – о признании вины. Однако все стараются проигнорировать эту