Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так называемые эллинистические философы (те, кто занимался философией после смерти Аристотеля и Александра Великого), знавшие или не знавшие о гипотезе этого астронома-одиночки, не стали менять положение дел (а также положение Земли). Солнце было важно, но Земля еще важнее. Даже если возникали проблемы, на которые у науки не было ответов, они не должны были угрожать статус-кво. Другой вопрос: возникали ли сомнения? Для большинства астрономов того времени наука существовала, чтобы поддерживать убеждение, что человечество населяет вселенную определенного устройства и порядка. Но вот что пишет Дюран:
Поскольку организация религиозной группы подразумевает общую и твердую веру, всякая религия рано или поздно вступает в противоречие с тем переменным и неустойчивым течением светской мысли, который мы уверенно называем научным прогрессом. Конфликт в Афинах не был заметен на поверхности и напрямую не затрагивал народные массы; ученые и философы занимались своим делом, не нападая явно на принятую веру, а зачастую и смягчая споры использованием старых религиозных понятий в качестве символов или аллегорий для своих новых идей. Только изредка, как в случае с Анаксагором… эта борьба выходила на поверхность и становилась вопросом жизни и смерти[159].
Следующей значительной фигурой стал Гиппарх Никейский, часто называемый величайшим астрономом античности (хотя он и придерживался рамок геоцентрической теории). Он работал в своей обсерватории на острове Родос[160], где смог определить длину солнечного года с точностью до 6 мин, а также провел многочисленные измерения солнечного диаметра. Он нанес на карту около 850 звезд (что было крайне важно, поскольку без фиксации положения на карте математическая астрономия не имеет никакого приложения) и разработал шкалу из шести уровней для измерения яркости звезд – по сей день она почти не претерпела изменений.
Его карты были столь точными, что ему пришлось признать открытую Аристархом прецессию, когда его вычисления показали непостоянство положения звезд по отношению к Солнцу. Он попытался объяснить видимое круговое движение главных небесных тел таким образом, чтобы не потревожить геоцентрическую теорию. Зная о неравной длине времен года, он заставил Солнце вращаться на неизменной скорости, но сдвинул Землю из центра орбиты, а потом предположил, что время солнцестояний и равноденствий зависит от того, как плоскость движения Солнца совпадает с земной осью. Гиппарх остается прекрасным примером того, как ранние астрономы искажали свои рассуждения в пользу того, чтобы Земля осталась там, куда ее помещал древний мир.
Долгая и продуктивная жизнь Гиппарха закончилась около 120 года до н. э., а вместе с ним угасла и продолжительная греческая традиция астрономических наблюдений и размышлений. Наследником Греции стал Рим, а Рим не был заинтересован в небесах. Потребовалось еще более двух сотен лет, чтобы появился следующий выдающийся астроном.
Задолго до Гиппарха великая Македонская империя от Греции до Ирака была завоевана Римской империей. Римская элита в целом относилась к греческой науке с подозрением (исключая медицину). Только на самом закате Римской империи небольшая часть астрономии была включена в состав базового аристократического образования, но исключительно в порядке приложения к литературе – если это помогает лучшему пониманию литературных произведений. В империи с населением около 50 млн человек число ученых-естественников в одном только Риме снизилось слишком сильно для какого-либо плодотворного сотрудничества[161], что привело к общему упадку научного знания[162]. У ученых итальянского происхождения не было значимых достижений в солнечной астрономии более девяти столетий. Историк науки Тимоти Феррис пишет о римлянах:
Их культура была ненаучной. Рим уважал авторитет; наука не нуждается ни в одном авторитете, кроме природы. Рим блистательно применял законы, наука же ценит новизну выше прецедента. Рим был практичен и уважал технологию, но передовой край науки столь же непрактичен, сколь живопись и поэзия… Римским землемерам не нужен был размер Солнца, чтобы определить время по солнечным часам, а рулевые римских галер не особенно задумывались о расстоянии до Луны, пока она освещала им путь[163].
Особая ирония истории заключается в том, что, пока Рим поворачивался спиной к небесам, одна из частей империи превозносила последнюю крупную фигуру этого периода. Птолемей – Клавдий Птолемей (ок. 90 – 168) – был египетским географом и астрономом, около сорока лет жил и работал в Канопе, городе к востоку от Александрии, прекрасно описанном непримиримым борцом с предрассудками, историком Деннисом Роулинсом: “Печально известный своим развратом город, античная комбинация Голливуда, Лурда и Лас-Вегаса”[164]. Птолемей оставил четыре сочинения, каждое из которых в отдельности гарантировало бы ему место среди важнейших авторов Античности: Syntaxis mathematica, более известное по своему арабскому названию “Альмагест”, тринадцатитомная книга данных о звездах; Tetrabiblos (“Библия астролога”), которая начинается с проведения различия между двумя методами изучения неба – математической астрономией и астрологией гороскопов; Harmonics, соотносящая музыкальные гармонии со свойствами математических пропорций, происходящих из гармоний, присущих, по мнению Птолемея, самой вселенной; Geographia, свод знаний, известных на то время о нашем мире[165].