— Не думаю. А можешь — у тебя есть выпускной альбом или что-то вроде?

Кейт вздохнула. Судя по звуку, протащила по паркету что-то тяжелое.

— Что ты делаешь?

— Без лестницы не обойтись, это верхняя полка.

— Попросила бы Эриха.

— Он на работе.

— Девять часов.

— Тяжкая жизнь богачей. — Она потянулась, ухнула. — Черт. Двух сантиметров не хватает… Пойду в кухню за большой лестницей.

— Кейт…

— Потерпи, будь добр.

— Мне же не позарез прямо сейчас. Еще покалечишься.

— Джона-бой, — протянула она. — Я беременна, а не больна.

Он хронометрировал. Три минуты — вот она тянется на цыпочках, тугой живот трется о «Естественную историю Шотландии, том VII». Когда-то он представлял себе будущих мам хрупкими, малоподвижными. Кейт выбила эти предрассудки из его головы.

— Ух-ху! — Кейт рыгнула в трубку. — Извини. О’кей. Вот она. Забавно, давно я не заглядывала… Джонс или Жжонс, так, Жжона-бой?

— Верно.

— Ой, а это что!

Джона резко остановился:

— Нашла?

— Нет, это фото моего приятеля Робби, он строил Эйфелеву башню из пивных банок. Полгода провозился, а потом сосед пришел ночью пьяный и…

— Кейт!

— Дааа! Да, сэр! Будет выполнено, сэр! Сию минуту, сэр! Уф… Гольдштейн. Гомес. Грейвс… Нет ее ни на «Дж», ни на «Ж», Жжона-бой.

— Уверена?

— Указателем я пользоваться умею. Есть Элизабет Марион Джонс, Дженнифер Джонс, Саманта Эрн Джонс. Ив Джонс или Ив Жжонс нету. Извини.

— Можешь пролистать подряд?

— На моем курсе училось тысяча триста человек.

Джона присел на кровать, пощелкал себя по большому пальцу ноги. Он почти задыхался и молчал так долго, что когда голос вернулся к нему, испугался, не разъединился ли за это время телефон.

— Алло?

— Я тут. Смотрю на… да это же я! Господи, я была такая худая!

Он пробормотал:

— Какого же черта?

— Может, она присочинила, чтобы произвести на тебя впечатление? Такое случается сплошь да рядом. Когда я только поступила, в аспирантуре по биологии разоблачили женщину, которая все бумаги при поступлении подделала. Сумасшедшая. Ее арестовали. Подлинная история.

— Не понимаю, — сказал Джона.

— Чего тут не понимать? Люди лгут. Только этим и занимаются. Лгут в резюме, устраиваясь на работу. Когда я руководила отделом кадров в Lehman, насмотрелась, чего люди только не пишут в автобиографии. Где она работает? Позвони туда, у них есть досье.

Он стукнул себя по лбу:

— Отличная идея!

— Рада была помочь. Сказать маме, что у тебя новая подружка?

— Нет! Ни в коем случае, прошу тебя…

— Шучу. Целую, братишка.

Человек, ответивший на звонок в пансионе «Бикон», судя по интонациям, не был официальным лицом. Услышав, что Джона разыскивает Ив Жжонс, он даже растерялся:

— У нас только мужчины проживают.

— Она работает у вас раз в неделю, — пояснил Джона.

— С такой фамилией тут никто не работает.

— Вы уверены?

— Ага.

Джона закусил губу.

— Могу я спросить, кто вы?

— Я — начальник ночной смены сиделок.

— И вы не слышали об Ив Жжонс?

— Ничего не знаю.

— Не знаете или не слышали?

— Могу я спросить, кто вы? Из прессы?

— Я ее друг, — ответил Джона. — Пытаюсь ее разыскать.

— Ну, я вам помочь не могу. И хватит болтать. Мне пора идти.

Человек повесил трубку. Джона в ярости набрал тот же номер. Восемнадцать гудков — никто так и не ответил.

В последнее время Джона привык к нескончаемому потоку брани, лившейся на него весь рабочий день, а после разговора с сестрой и тем человеком из «Бикона» ему было так не по себе, что с утра он не сразу заметил отсутствие и брани, и ее источника. Только за ланчем он спросил у интерна, куда подевался Бендеркинг, но интерн лишь плечами пожал.

Джона принял исчезновение Бендеркинга как подарок судьбы и не задавал вопросов до дневного обхода, когда Бендеркинг наконец явился — злой как пес, без галстука, в рубашке не по размеру и с повязкой на глазу, — тогда Джона обратился за разъяснениями к болтливой медсестре.

— Ему кофе в глаз плеснули.

— Как это случилось?

— Она ворвалась и давай орать: такой, мол, сякой, разэтакий! — и ффффф! — Медсестра широко повела рукой. — Прямо в глаз.

— Она?

— Знаешь, думаю, он ее обманул.

Джона, испугавшись не на штуку, спросил, что сталось с нападавшей.

— Удрала. Ты что, спецагент? Зачем тебе это знать?

— Просто так, — сказал он.

В тот вечер он был уверен, что Ив придет, — и точно, вот она, под вязом, сронившим уже листву: осень близка.

— Здравствуй, любовь моя, — сказала она.

Они поднялись в квартиру. Джона бросил сумку на пол, скрестил руки на груди и смотрел, как Ив заваривает чай.

— Вынуждена извиниться, — сказала она, доставая ромашковый. — Я на время ушла из зоны доступа.

Он промолчал.

— Ох, мы, кажется, злимся?

— Зачем ты это сделала?

— Что сделала?

— Так нельзя, — сказал он. — Нельзя, нельзя! Это же не… просто не могу поверить, чтобы ты сделала такое. И не пытайся меня уверить, что это была не ты, потому что…

— Джона Стэм. — Она поставила чашку на стол. — Будь добр, позволь и мне сказать словечко. — Она похрустела пальцами, откашлялась. — Во-первых, я должна рассказать, где я была. Мне многое следовало сделать, у меня есть определенные обязательства. Прежде всего, тебе следует осознать, что успех от провала, как правило, отделяет наличие продуманного плана. Поскольку у меня имелся всего один шанс пообщаться с негодяем, который позволяет себе срывать на тебе свой дурной нрав, я взяла на себя…

— Значит, все-таки это сделала ты.

— Не перебивай, пожалуйста.

— И ты не попытаешься даже… не знаю — прикинуться?

— С какой стати притворяться? Я все тебе расскажу. Это задумывалось как мой подарок тебе.

— О, еще какой!

— Вот и хорошо. Ты успокойся. Я как раз пыталась тебе объяснить, что правильное осуществление этого плана требовало от меня тщательной подготовки, я уж не говорю о том, сколько сил надо в это вложить, но главное, определить, где и когда будет нанесен удар, выбрать наиболее уместное орудие возмездия. Полагаю, кофе — это в самый раз.