— Княжна просыпайся, — шепнул Владе кто-то на ухо.

Влада оторвала голову от подушки, размыкая ресницы. Звана уже держала в руке гребень берёзовый и ковш воды. Подружки ещё крепко спали. Рыжие кудри Купавы, рассыпанные по белому покрову, что языки пламени, горели.

И где она вчера пропадала?

Полеля тоже спала крепко, но бледное лицо её даже во сне не покидала тень.

— А где Млада и Квета? — зевнув и потянувшись, спросила Влада.

— Так собирают приданное, готовятся к отъезду.

Приданное? У неё же не было ничего, из Калогоста она выехала в одном лишь платье своём. Неужели Будевой решил похлопотать? От такой вести Влада окончательно проснулась, соскользнув с ложа, прошла к столу, усаживаясь перед зеркалом, и не угадала отражения своего. Глаза, будто каменья драгоценные, икрились изумрудами, на щеках румянец, и улыбка так и сияла, делая её лицо стократ краше. Влада глянула в окно, солнце уже вовсю лучилось, и птичьи трели влетали в опочивальню, заполняли утреннюю тишину.

Звана провела гребнем по волосам, раздирая спутавшиеся за ночь пряди. Вчера не удалось ей причесать Владу, та уснула быстро.

— Нынче велели упредить, княжна, что путь Ваш будет пролегать через Акселевскую крепость, поэтому дорога не близка, два, а то и три дня в пути маяться придётся.

— А что так? — забеспокоилась Влада.

— Тати на путях торговых бесчинствуют. От того безопасным ходом пойти решено было.

Заплетя две тугие косы, Звана принялась раскладывать одежду. И пока она возилась с вещами, в опочивальню успели принести яства, на этот раз молоко парное да ржаной хлеб, пахнущий вкусно и сладко. Пока Влада ела его, запивая тёплым молоком, думала о том, увидится ли она перед отъездом с Будевоем, выйдет ли он провожать дочь? Но судя по тому, как снова яства принесли в опочивальню, надеяться на это не стоило.

А Мирослав ночью остался с братом в горнице. Её после не позвал к себе… Видимо до утра засиделись. Но Влада не успокоилась, спросила у задумчивой Званы сначала издали.

— Долго ли пировали вчера княжичи?

— Долго, — отозвалась та, разбирая сундук. Выуживая одни платья и рубахи, откидывала в строну, другие, наоборот, сворачивала бережно на лавке.

Мокрое её свадебное платье холопка забрала — видимо выстирать решила. Лицо Званы было напряжённым, и вместе с тем рассеянно хлопала она ресницами. И тут внезапно руки холопки выронили рубаху и безвольно упали, скомкали передник, сдерживая сильное волнение.

— Ты не серчай на меня, Владислава Будевоевна, коли что не так… — на выдохе проронила холопка, поднимая голубые, полные вины глаза на Владу. — Так я привыкла к тебе за эти дни, что расставаться тяжко.

Влада даже хлеб выронила, стало жаль холопку, но заставила себя остаться сидеть на месте. Негоже ей теперь успокаивать челядь.

— Да я не серчаю, с чего ты так решила?

— Мне-то неведомо, как невестой быть, теперь уже и не буду никогда, как бы ни хотелось. Но таить не могу, ком в груди становится, уедешь ты, так и останется на сердце камень. Буду корить себя, что не сказала...

— Так говори, коли есть, что сказать, — а у самой сердце так и зашлось от волнения.

— Пусть хозяйка мне Грефина, но ты обещай, не раскроешь ей, что я скажу тебе.

Влада замерла.

— Обещаю…

— Вчера, как бегала я постель менять на свежею, чистую… в покои княжича Грефина зашла, меня прогнала, а сама… там осталась…

Владу как будто ледяной водой окатили колючей.

— И что? — сорвалось с губ её, и тут же прикусила себе язык.

— Вместе они были.

Влада смотрела на холопку, будто не в силах разуметь, что только что услышала. Но потом взяла себя в руки. Стоит ли верить той?

— Не верю тебе, Звана, — холодно ответила Владислава, поднимая хлеб, а у самой пальцы дрожь так и проняла.

— Дело твоё, княжна. Я тебе рассказала, сердце своё облегчила, а там как знаешь, — холопка отвернулась и принялась дальше молчаливо разбирать сундук.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Долго внутри Влады боролись чувства разные, но сомнение проклятое вверх взяло. Влада помрачнела и стала рассеянной и задумчивой.

Как же так? А она-то думала… Вот и всё её хрупкое счастье вмиг растрескалось, посыпалось песком сыпучим, пылью серой.

Влада сквозь туман наблюдала, как проснулись подружки, как они ели молча и сонно. Полеля нынче бодрее выглядела, нежели вчера. Купава же румянилась, подставляла лицо утреннему солнцу, всё говорила о чём-то с Владой, расспрашивала о вчерашнем обручении. Влада отвечала ей коротко и сухо. Потом предупредила Полелю, что та отправится сегодня же назад, в острог родной, к матушке-Омелице. И когда Завана оставила их наедине, Купава тут же придвинулась к подруге, откидывая огненные кудри за спину.

— Ты чего такая унылая?

Влада глянула на весёлую подругу замутнённым взглядом, отмахнулась:

— Так, ничего… спала плохо… — и не позволив дальше задавать вопросов неловких подруге, сама быстро спросила: — Ты где вчера была весь сущий день?

Купава вытянулась, расправив плечи, блаженно улыбнулась.

— Ой, Владкааа, влюбилась я, — протянула подруга.

— Это в кого же? — отозвалась Полеля со своего места, отпивая молока.

«Начала разговаривать. Хорошо».

Купава в ответ только в тиски зажала Полелю, что та молоко так и расплескала.

— Угомонись, дурная, — пискнула она, высвобождаясь от крепких объятий. — Не томи же, выкладывай?

— Молодец один мне повстречался, мы на обряде ещё с ним столкнулись, звать Добран, и сын он будет боярина Верши Мстиславовича.

— А каких земель боярин?

— Из Кавии, оттуда он родом. Всю ночь долгую мы с Добраном под звёздами гуляли… Владка, возьми меня с собой в Кавию, а? — вдруг подалась вперёд Купава и тоже принялась обнимать и целовать её.

— Да как же? Замуж тебя позовёт? — вмешалась Полеля.

— Уже позвал! — встрепенулась Купава.

Полеля только хмыкнула, не поверила подруге.