У Сэйго было всего два дня, и японец использовал их как нельзя лучше. Заказав в краевом архиве несколько подшивок документов, Такэути прикинулся потомком военнопленного и пришел напрямую в местное управление ФСБ. Там несколько опешили от подобной наглости, но Сэйго, имитируя плохое знание языка и расточая любезности, добился-таки своего. След Дзётиина он сумел найти. И назавтра в архиве ему стало легче работать.

Из обрывков сведений, которые Сэйго услышал от Мотоямы, узнал в ФСБ и вычитал в документах краевого архива, у него сложилась следующая картина (к экстраполяции данных у японца, несомненно, имелся дар).

Барон Дзётиин Кивата, представитель самурайской знати в трудно сказать каком поколении, родился в Токио в 1916 году. Примерно в двадцатилетнем возрасте его приняли в летную школу «Цутиура», где по сокращенной программе из молодых представителей дворянских семей готовили летчиков, которые умели бы хорошо взлетать и заходить на цель. Отработке посадки уделялось чисто символическое внимание, поскольку из «Цутиуры» выходили не просто пилоты, а то, что несколько лет спустя получило название «ветер богов» — летчики-камикадзе.

Летал Кивата на одноместном истребителе «Накадзима AN-1». Это была машина довольно старого поколения даже для конца тридцатых — с неубирающимся шасси. Впрочем, скорость свыше 400 километров в час, 2 пулемета, стреляющие через винт плюс бомбовая нагрузка в триста килограммов считались достаточными для самолета, который в один прекрасный день должен стать одноразовой боевой единицей. «Накадзима» Дзётиина был приписан к эскадрилье одного из шести авиаполков Квантунской армии (6-я армия), принимавшей участие в событиях на Халхин-Голе 1939 года. 24 августа, когда японцам стало ясно, что блицкриг Жукова состоялся, начался акт отчаяния. Японские летчики съели ритуальную порцию каштанов, выпили по чарке сакэ и, надев головные повязки смертников — хатимаки — ринулись в последний бой. В сущности, именно в эти дни, за четыре года до начала движения «камикадзе», в бой впервые поднялся «ветер богов». При попытке атаковать самолет противника у «Накадзимы» Дзётиина были повреждены хвост и винт, и потерявший управление истребитель спланировал на территорию, занятую советскими войсками. При посадке самолет скапотировал, но не загорелся, а потерявший сознание Дзётиин оказался в плену.

У Дзётиина было, разумеется, конфисковано личное оружие, но талисман-омамори запросто мог остаться при нем. О том, что пленных не обирали дочиста, сохранилась масса свидетельств. В частности, в известной книге «Во тьме под северным сиянием» военнопленного Итиро Такасуги, прошедшего лагеря, неоднократно упоминалось, что многие японские пленные имели при себе личные вещи, работая притом, как бесконвойные. В отличие, к слову говоря, от большинства советских арестантов.

Кивата мог, конечно, совершить харакири — для этого не обязательно применять именно ритуальный кинжал, достаточно было воспользоваться любым острым лезвием. Но, проведя какое-то время среди русских, он решил, что этот акт не вызовет у них должного понимания. И, подобно древним самураям, принял решение отложить ритуал до лучших времен — когда Сибирь захватят японские войска. Дзётиин не сомневался, что ждать ему придется не долго. И, памятуя, что в одной из главнейших заповедей кодекса чести «Хага-Куре» говорится, что самурай должен четко знать, когда ему жить, а когда умирать, выбрал жизнь. Жизнь в советском плену, в поселке Верхние Сопки, недалеко от города Комсомольск-на-Амуре.

Шли годы. Самурай с беспокойством слушал военные сводки, но надеялся до последнего. Трудно сказать, осталась ли у него надежда после того, как советские войска выбросили немцев со своей территории, в Нормандии и на островах Тихого океана высадились американцы, а Япония все не спешила с вторжением на территориюю СССР и присоединением Сибири к «Сфере сопроцветания».

…В одном из документов, с которого уже относительно давно сняли гриф секретности, так и было написано: «У доставленного в морг районной больницы трупа японского военнопленного в средней части спины имеются три входных пулевых отверстия… Повреждения внутренних органов являются несовместимыми с жизнью».

Сопоставив дату составления документа и дату гибели Киваты Дзётиина, случившейся вне барака для бесконвойных японских военнопленных (шестнадцатое апреля сорок пятого года), вывод было сделать нетрудно. По словам офицера ФСБ по связям с общественностью, ему приходилось видеть донос сексота НКВД тех времен, где был примерно такой текст: «Докладываю, что бесконвойный военнопленный японец не только бесцельно шатается по поселку, но и имеет постоянную связь с женщиной, которая прижила от него ребенка. Связь эту они скрывают, но сын женщины, черноволосый и смуглый, выдает своим видом, кто его отец…» Ну и дальше в таком духе. Разумеется, фамилий и имен офицер не помнил. Он помнил только, что в результате этого доноса, согласно другим источникам, решено было взять японца и его женщину у нее дома «с поличным». Что и было сделано, только японца после задержания застрелили при попытке к бегству. Не иначе, он пошел на побег намеренно, зная, что его ждет.

Звенья фактов уложились в стройную цепочку, и Такэути, раскладывая на столе в номере ксерокопии документов из Хабаровского архива, комментировал их все еще не верящему в происходящее российскому безработному Андрею Маскаеву.

— А теперь делай вывод, — говорил Сэйго. — Допустим, что омамори оставался у самурая до самой его смерти. Допустим, что его сохранила та женщина. Допустим, что со временем он оказался в руках их сына, русского по паспорту и толком не знающего, что это такое. А теперь, Андрей, подойди к зеркалу, взгляни на себя, и вспомни, что твой отец говорил о Хабаровском крае.

— Ты хочешь сказать, что… — опешил я, хотя слова Сэйго как нельзя лучше подтверждали мои праздные подозрения, возникшие, когда я гонял на моторке по Обскому морю.

— Я хочу сказать, что почти уверен в том, что ты, — Такэути направил в мою сторону зажатую в пальцах сигарету, — внук летчика Киваты. А следовательно, единственный наследник рода Дзётиинов. Ты — японский барон, самурай.

С ума сойти! Я даже встал со стула и сделал полукруг по комнате, нашаривая сигареты. Наткнулся на висящее зеркало.

Нет спору, что-то азиатское в чертах моего лица есть. Сейчас, может быть, это не так заметно, но в школе за глаза меня кто-то звал «китайцем». А батя? Я всегда полагал, что он — татарин по происхождению, хотя в его метрических данных я как-то вычитал, что место его рождения…

Поселок Верхние Сопки Хабаровского края!.. Правда, отец говорил, что его мать, моя бабушка, которую я тоже никогда не видел, родом из Казани. Вот почему у меня и сложилось такое впечатление… А по тому же паспорту батя — русский, я — тоже, да и фамилия…

А что фамилия? Батя мог запросто взять любую. Бабушка, насколько я помню, имела такую, с какой жить — на всю жизнь получить матерную кликуху… Черт возьми, а ведь все сходится!

— Послушай, Сергей… А что… Чем это мне может выйти?

Такэути ухмыльнулся.

— Если ты сейчас приедешь в Японию и станешь везде кричать, что ты — самурай и потому требуешь к себе почета и уважения, то добьешься лишь насмешки и прозвища «ронин»[1]. Это в лучшем случае. Последнюю вспышку самурайского духа погасили американцы в августе сорок пятого… — Такэути помрачнел. — Крупную вспышку. Бывает, конечно, что кто-нибудь и сейчас начинает кричать «тэнно хэйка банзай», что примерно значит «ура государю-императору», но всерьез это мало кто принимает. Это первое. Второе. Потомок самураев не может рассчитывать на то, что ему вернут земли или иную собственность, которые были отобраны у дворянского сословия еще в 1871 году, когда с феодализмом в Японии покончили окончательно и бесповоротно… Правда, судя по тому, что род Дзётиинов получил в свое время всего лишь баронство, своей собственности у него, скорее всего, никогда и не было. И вообще — самурай-землевладелец — это большая редкость; большинство из них всю жизнь, из поколения в поколение служили своему даймё[2] и жили за счет его владений. Так что на улучшение материального состояния рассчитывать нечего — в лучшем случае тебе дадут полюбоваться родовым мечом, если он, конечно, сохранился в запаснике какого-нибудь провинциального музея, возьмут интервью и, записав сведения о последнем Дзётиине на сервер, где содержатся исторические данные, и намекнут, что пора тебе возвращаться, откуда прибыл, и при этом за свой счет.