— Какой еще жених? — отказалась верить старуха.

— Обыкновенный. Чуваш. — Вика не хотела называть его должность. Милиция — это не престижно. А чуваши сидят и в Думе.

— Чуваш — это татарин? — спросила старуха.

— Православный татарин, — уточнил Владимир. — Когда стали силой насаждать христианство, чуваши покорились, а татары нет.

— Вот видишь! — заорала мать. — Чуваш сразу понял, какой он нашел клад! А ты куда смотрел? На своих метелок? Они умеют только выкачивать из тебя деньги. Им нужно только удовольствие, а твой больной ребенок им не нужен. А ведь она тебя любила! Она нюхала твои подушки. Я видела. Ты ей платил, но она работала бы и без денег, потому что она любила тебя и любила Лизу.

— Мама! Неудобно при человеке говорить «она». Это невоспитанно.

— В твоей жизни было ВСЕ. Но не было ДОБРА. А это самое главное! Это и есть любовь!

Старуха зарыдала, но иначе, чем всегда. Глубже и безнадежнее.

— Не надо плакать, — попросила Вика.

— Что с ними будет, когда я умру? Ему уже сорок. У него язва. И Лиза…

— Мама, перестань! — расстроился Владимир. — Ну хочешь, я женюсь на Вике.

— Хочу! — вскрикнула старуха.

— Пожалуйста… Я все равно ни на ком не собираюсь жениться. Пусть паспорт окажется занят. Будут меньше приставать.

— Вот видите! Он делает вам предложение! — вскрикнула бабка.

— Это не считается, — не зачла Вика.

— Почему не считается? — удивился Владимир. — Я делаю вам предложение.

— Но вы в пижаме…

— Сейчас же надень костюм! — взволнованно приказала мать.

Владимир удалился.

— А почему мы стоим в прихожей? — спохватилась Володина мама.

Вика привычно сняла шубу, сапоги и вдруг увидела, что она босиком. Так торопилась, что надела сапоги на босу ногу. Как будто спасалась от пожара. Но ничего… В доме были нежные шелковые китайские ковры. Вика любила ходить босиком. Она прошла в комнату и остановилась у окна. Ей хотелось стоять.

Лиза убралась к себе. Устала от эмоций.

— Только не тяните с ребенком, — торопливо посоветовала Володина мама. — Ты молодая, крепкая. У вас будут здоровые дети. Лиза не будет одна. Так тяжело не иметь брата или сестру. Вот у меня — никого.

— А сын? — напомнила Вика.

— Дети — это другое поколение. Мы, старики, им не интересны.

Появился Владимир, весь в черно-белом, как пингвин.

Виктория стояла в солнечном луче — босая, с высокой грудью и тонкой талией, рыжая и золотая, с промытыми голубыми глазами… Владимир вдруг УВИДЕЛ ее. Знал давно, а УВИДЕЛ впервые. Казалось, сейчас она поднимется на цыпочки, оторвется от пола и взлетит, обвеваемая легкими одеждами, как роспись под куполом Сикстинской капеллы. Эта девушка — оттуда, из времен Рафаэля и Рембрандта, случайно залетела в двадцать первый век и застряла на птицефабрике.

— В самом деле, выходи за меня, — серьезно предложил Владимир и кашлянул.

Он волновался. Боялся, что она скажет: «нет», и вернется к своему чувашу. Эта девушка не знает себе цены, и в этом незнании — основное зерно ее сущности: драгоценный бриллиант, который считает себя стекляшкой.

— Обними ее, — поруководила мать.

Владимир сделал шаг и остановился. Оробел.

Вика сама шагнула и сама обняла. От его лица пахло розами и дождем. Так пахнут любимые — лучшими ароматами земли.

Вика закрыла глаза. Прислушалась к себе. Она верила и не верила.

Не верила потому, что ТАК не бывает. А верила потому, что бывает именно ТАК: настоящая любовь может окончиться браком и продолжаться всю жизнь.

Костя — бывший инженер, а ныне неизвестно кто — родился в декабре под созвездием Стрельца. Люди под этим знаком любят срывать цветы удовольствия и не превращать жизнь в вечную борьбу, как Николай Островский. Стрелец — это не скорпион, который сам себя жалит.

Костя легко двигался, всегда скользил, если была зима. Разбежится и заскользит. Прыгал, если было лето: подскочит и достанет до высокой ветки, если в лесу.

И по жизни он тоже вальсировал, если ему это удавалось. Жена досталась красивая, многие хотели, а Костя получил. Сын появился быстро — продолжатель рода, наследник. Правда, наследовать было нечего. Инженер при коммунистах получал позорные копейки. Гримаса социализма…

Но вот пришла демократия, и Костя оказался на улице. Вообще никаких денег: ни больших, ни маленьких. Ничего. Институт закрылся. Помещение сдали в аренду под мебельный магазин. Понаехали армяне, открыли салон итальянской мебели. Предприимчивая нация.

Инженеры-конструкторы разбрелись кто куда. Костин друг Валерка Бехтерев сколотил бригаду, стали обивать двери. Закупили дерматин, поролон, гвозди с фигурными шляпками. Ходили по подъездам.

Косте такая работа была не по душе. Он не любил стоять на месте и тюкать молотком. Ему хотелось движения, смены впечатлений. Костя стал заниматься частным извозом, или, как говорила жена, — выехал на панель.

Машина у него была всегда, еще со студенчества. И красивая жена ему досталась благодаря машине. И благодаря гитаре. Когда Костя пел, слегка склонив голову, то казался значительнее. Что-то появлялось в нем трагически непонятое, щемящее. Голос у него был теплый, мужской — баритональный тенор. Руки — длинные, пальцы — сильные, смуглые, шея — высокая. Как будто создан для гитары, в обнимку с гитарой, в обнимку с рулем машины, с изысканным красным шарфиком, благоухающий тонким парфюмом. Хотелось закрыть глаза и обнять. Вернее, наоборот: обнять и закрыть глаза.

Однако теща была постоянно недовольна: то поздно пришел, то мало денег. А чаще — и то и другое.

Костя мысленно звал тещу «бегемотиха Грета», хотя у нее было другое имя — Анна Александровна.

Если бы Костя знал, что в нагрузку к жене придется брать эту бегемотиху Грету, никогда бы не женился. Но теща возникла, когда уже было поздно: уже родился ребенок, надо было жить, вести хозяйство.

Жена — учительница. Учителям тоже не платили, но она все равно шла и работала. Ей нравился процесс даже в отсутствие денежного результата. Она вставала перед классом, на нее были устремлены 30 пар глаз, и она ведала юными душами. Рассказывала про Онегина, какой он был лишний человек в том смысле, что эгоист и бездельник. Такие люди лишние всегда, поскольку ничего не оставляют после себя. А общество здесь ни при чем, лишние люди были, есть и будут во все времена.

Получалось, что Костя — тоже лишний человек, никуда не стремится, ни за что не хочет отвечать.

Теща была во многом права — по содержанию, но не по форме. То, что она говорила, — правда. Но КАК она говорила — Косте не нравилось: грубо и громко. Все то же самое можно было бы спеть, а он бы подыграл на гитаре. Было бы весело и поучительно. У тещи плохо с юмором и с умом, поскольку ум и юмор — вещи взаимосвязанные и взаимопроникающие.