— Девять.

Вика догадалась, что Лиза — ребенок от первого брака. Брак распался. Ребенок достался отцу. Ребенок жил там, где его лучше содержали.

— Саша сказала, чтобы я сдал Лизу государству, — поделился Влад. — Есть такие заведения. Саша сказала, что Лизе все равно. Может быть. Но мне не все равно.

Вика подумала: если бы у нее был больной ребенок, она тоже не сдала бы его государству ни при каких обстоятельствах. Больного еще жальче, чем здорового. Вика не видела Лизы, но уже любила ее и защищала от эгоистичной, жестокой Саши.

— У меня нет времени на Лизу, но я ее люблю. И я разделю с ней ее участь, какая бы она ни была. И мне очень важно, чтобы рядом был человек, которому я верю. Больного ребенка так легко обидеть, оставить голодным. Она ведь не может даже пожаловаться…

У Владимира задрожали щеки.

Вика опустила глаза. Она не могла смотреть на страдания любимого человека. От нее зависело: метнуться и подхватить крест, который оттягивал шею. Облегчить ношу.

— А почему вы решили, что этот человек — я?

— Чувствую, — объяснил Владимир. — Вы мне нравитесь.

«Но я вас не люблю», — мысленно продолжила Вика. Но вслух не озвучила. Промолчала. Не о ней речь.

Вечером Вика смотрела с дедом мексиканский сериал. В этой серии злые люди подложили Нанду наркотики, и бедный Нанду загремел в тюрьму. Злые силы так же сильны, как добрые. Бог и Дьявол — равновеликие соперники.

Вика сидела перед телевизором, но ее глаза были повернуты внутрь себя. Из чего состоит ее жизнь? Она взращивает цыплят, которые вырастают в кур. И прямиком идут в убойный цех. И там погибают, послав миру последнее «прости». Выклевываются новые цыплята. И все идет по новой. Это похоже на переливание из пустого в порожнее. А все для чего? Чтобы накормить людей курятиной сомнительного качества, ибо в человека попадают их искусственное осеменение, искусственный корм, тюремная жизнь без движения и солнца и их предсмертный ужас.

А у Владимира она поможет Владимиру. И в этом будет большой смысл очищения, как говорил бомж Хмельницкий. При этом деньги, на которые она сможет расширить свою квартиру, у деда будет отдельная комната. Плюс два моря — Черное осенью и Красное зимой. Плюс — девочка Лиза. Хоть и больная, но почти своя.

Раздался телефонный звонок. Это звонила Вера, сообщить про первый зуб.

— Я переезжаю к Владимиру Петрову, — перебила Вика.

Вера долго молчала. Потом сказала:

— Он будет об тебя ноги вытирать. Хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги?

Вика подумала и ответила:

— Смотря чьи ноги…

Прошел год.

В один прекрасный день Вика приехала на птицефабрику с девочкой Лизой. Их привез водитель Алеша.

Алеша остался сидеть в большом черном джипе, а Вика и Лиза отправились к пятому корпусу, где работали Варя и Вера.

Лиза смотрела в землю и крепко держала Вику за руку.

— Посмотри, — говорила Вика. — Вот курочки. А вот девочки…

Но ни курочки, ни девочки Лизу не интересовали. Она жила в своем мире, ее зрение и слух были направлены исключительно внутрь себя. Эта редкая болезнь называлась «аутизм». От слова «аут». В футболе этот термин означает «вне поля». Когда мяч вылетает из игры и находится вне.

Так и человек. Он — вне игры. Вне поля жизни. Лиза смотрела только вниз, ни во что не вникала, ничего не замечала, не отзывалась на ласку.

Вика делала вид, что не замечает болезни Лизы. Она говорила с ней как с равной. Задавала вопросы. Сама на них отвечала. Читала ей книжки. Пела. Гуляла. А сегодня отправилась на экскурсию — на птицефабрику.

Подруги — Вера и Варя — смотрели на Вику во все глаза. Вика была гладко причесана, все волосы назад, как у балерины. На плечах — дорогая шуба из невиданного зверя.

— Это кто? — спросила Варя.

— Щипаный бобер, — ответила Вика.

— На кролика похож, — заключила Вера. — Бобер под кролика.

Вика нейтрально пожала плечами, дескать, не важно, на кого похож. Важно — кем являешься на самом деле: бобер или кролик?…

— А как ты живешь? — спросила Варя.

— Хорошо, — просто сказала Вика. — Как на птицефабрике. Труд и забота.

— А вонь? — уточнила Варя.

— И вони хватает…

— А Владимир Петров?

— Я его вижу только по телевизору. Как раньше.

— А он тебя?

— И он меня — как раньше.

— А это как?

— Не видит. Его и дома не бывает.

— Но дочку-то навещает?

— Навещает. Придет, сядет и смотрит.

— Ты его любишь? — тихо спросила Варя.

— Ужасно… — выдохнула Вика.

— А он тебя?

— И он меня.

— Ужасно?

— Нет. Нормально. Он испытывает ко мне благодарность. А благодарность — это тоже чувство. Разве нет?

Подруги молчали. Что тут можно сказать? Благодарность — тоже чувство. Но оно отличается от любви, как шиповник от розы. Как кошка от тигра. Как собака от волка. То, да не то…

— Я чего пришла… — спохватилась Вика. — У меня в пятницу день рождения.

— Завтра?

— Через две недели, — уточнила Вика. — Кто же приглашает впритык? Надо предупреждать заранее.

— А Влад Петров будет? — спросила Вера.

— Нет. Он уезжает на Красное море. Там сейчас тепло…

— Понятно… — Вера подняла брови.

Ей было понятно, что если бы Влад присутствовал в доме, никаких торжеств и никаких подруг с птицефабрики…

— Все-таки бобер, хоть и щипаный, — все равно бобер. А кролик, хоть и косит под бобра, — все равно кролик.

Вика протянула бумажку, на которой были написаны число и адрес. Время и место.

Вера спрятала бумажку в карман халата.

— А как дед? — вспомнила Варя.

— Подругу себе нашел, — сообщила Вика. — Вместе телевизор смотрят. Он ей ноги моет.

— А сама себе она не может ноги помыть?

— Не может. Живот мешает.

Вера и Варя разглядывали Лизу, но от комментария удерживались. Лиза хмуро смотрела в землю. На ее личике застыло высокомерное равнодушие.

— Как тебя зовут? — спросила Вера.

Лиза не ответила. Повернулась и пошла прочь.

— Нам пора идти, — сказала Вика. — У нас сиеста.

— А сиеста — это что?

— Послеобеденный сон.

Подруги проводили Вику до проходной. Смотрели, как она влезает в джип, будто в другую жизнь, где все не так, где сон — сиеста, бобра щиплют под кролика и даже гладкий представительный шофер выглядит как депутат Государственной думы.