— Если бы я хотел, то мог бы продать их за тысячу злотых.

— Почему же вы не продаете?

— Зачем мне столько денег? Берите, берите. Через пятьдесят лет эти рисунки будут стоить целое состояние.

Однажды в начале тридцатых годов мы договорились, что я буду позировать ему для портрета маслом, но в последний момент он куда-то исчез. Как выяснилось, уехал во Францию. Вскоре в Писательском клубе пошли слухи, что Зорах Крейтер «покорил Париж». О нем писали во французской прессе. Музеи покупали его работы. Мне рассказали, что его жена, которой он не посылал ни гроша, в какой-то момент нагрянула в Париж и закатила ему грандиозный скандал. А я между тем уехал в Америку, оставив крейтеровские рисунки в своей польской меблирашке.

Началась Вторая мировая война. В 1945 году мне сказали, что, Зорах Крейтер погиб. Хотя у него была возможность сбежать в Марокко, он почему-то остался в Париже, и нацисты отправили его в концлагерь. Его жена смогла добраться до Палестины и выжила. Эти новости сообщил мне другой художник, Товия Анфанг, иммигрировавший из Парижа в Нью-Йорк в 1940 году. Товия Анфанг был тихий маленький человечек с круглым лицом светлыми курчавыми волосами и розовыми глазами альбиноса. Он много лет жил в Германии, где женился на немке, родившей ему двоих сыновей. Когда Гитлер пришел к власти, немка поклялась в суде, что дети не от Анфанга и что их настоящий отец — ариец. Брак был расторгнут. Товия Анфанг бежал в Париж, где какое-то время они с Зорахом Крейтером снимали одну мастерскую на двоих. Анфанг считал Зораха Крейтера гением. Он знал и жену Зораха — Соню. Когда я спросил, что она за человек, он ответил: «Стерва та еще».

Этот разговор происходил на Бродвее; Товия Анфанг увидел мою фотографию в еврейской газете, позвонил и предложил встретиться. На Товие были бежевый вельветовый пиджак и широкий черный галстук. Показывая мне свои рисунки в альбоме, он рассказывал о Зорахе Крейтере. Крейтер мог съесть двадцать булочек зараз, а потом три дня поститься. Еще он мог лечь на скамейку в парке и проспать десять часов. Однажды на глазах у Товии Анфанга Крейтер переспал с полдюжиной проституток подряд — одной за другой. По словам Анфанга, жена Зораха, Соня, представляла из себя уродливую истеричную нимфоманку с деловой хваткой. После того как мы прикончили по две порции рисового пудинга и выпили невесть сколько чашек кофе, Товия Анфанг пригласил меня к себе. Он снимал маленькую комнатку в пансионе Гринвич-Виллидж. Из мебели были только сломанный стул и железная кровать, доверху заваленная холстами, палитрами, кистями, рамами и тряпками. Пол был усыпан окурками. Окно выходило на кирпичную стену соседнего дома. Он показал мне картины, которые меня озадачили — я никогда еще не видел таких цветов и форм. Горячо поблагодарив меня за похвалы, он неожиданно заявил:

— Все это никому не нужно.

— Разве вы больше не верите в искусство? — спросил я.

— Я ни во что больше не верю.

— И что же, по-вашему, нужно делать?

— Ничего. Все кончено. Очевидно, все было обречено с самого начала.

Мне нравился Товия Анфанг, и, хотя у меня самого было мало денег, я попросил его написать мой портрет, но он отмахнулся.

— Зачем он вам? — сказал он. — В мире, где людей сжигают в газовых печах, нет места искусству. Пора положить конец всей этой чепухе.

Однажды я пригласил его поужинать, и мы зашли в то же самое кафе. Разговор снова свернул на Зораха Крейтера.

— Что он сейчас? Кучка пепла. Вы верите в бессмертие души? Судя по вашим книгам, да. А ведь душа — тоже пепел и больше ничего.

— Кто же, по-вашему, создал мир?

— Где-то в космосе существовал сгусток материи. Лежал и смердел. Это зловоние и было началом жизни.

— А откуда взялась материя?

— Какая разница? Главное, это то, что всем на все наплевать — и на других, и на самих себя. Основное свойство Вселенной — безразличие. И земля, и солнце, и камни абсолютно равнодушны. И в этом их сила. Не исключено, что равнодушие и гравитация — одно и то же.

Он говорил и зевал, ел и курил.

— Почему вы так много курите? — спросил я.

— Это помогает мне оставаться равнодушным.

Мы несколько раз встречались в кафе и в публичной библиотеке. В конце концов он согласился писать мой портрет и испортил несколько холстов. Я предложил ему аванс, но Товия от него отказался. Рисуя, он постоянно говорил о Зорахе Крейтере. Оказалось, что у Зораха до Сони была жена-швея, покончившая с собой. В Париже Зорах жил с какой-то художницей. Она сошла с ума, и ее забрали в психиатрическую лечебницу.

Товия Анфанг сказал:

— Я знаю, что никакой души не существует, но я чувствую присутствие Крейтера. Особенно ночью, когда выключаю свет.

— Вы его видите?

— Нет. Если бы я его увидел, я бы, наверное, тоже угодил в психушку. Это просто мое ощущение. У Крейтера была очень сильная энергетика.

— А почему же он не использовал ее, чтобы исправить свою судьбу?

— Люди, обладающие такими способностями, обычно не ищут своей выгоды. Они всегда как будто бегут от самих себя и начинают жить только после смерти.

После многочисленных неудачных попыток Товия Анфанг отказался от идеи меня нарисовать. Как ни старался, он не мог достичь сходства.

— У вас каждый день разное лицо, — оправдывался он. — Оно меняется в течение одного сеанса. Чтобы написать ваш портрет, нужен талант Зораха.

Однажды Товия Анфанг сообщил мне, что возвращается в Париж. Потому что, как он выразился, там ему легче пребывать в состоянии полного безразличия.

В пятидесятые годы я побывал в Израиле. О моем приезде писали в газетах. Однажды в гостиничном номере, где я остановился, зазвонил телефон. В трубке раздалось какое-то невнятное бормотание.

— Кто это? — спросил я. — Пожалуйста, говорите громче.

— Это Товия Анфанг. Наверное, вы меня уже не помните.

— Я прекрасно вас помню.

— В таком случае у вас замечательная память.

— Вы давно живете в этой благословенной земле?

Повисла пауза. Наконец он сказал:

— Я здесь уже пять лет. Но об этом никто не знает. Это долгая история.

— Вы скрываетесь?

— Можно и так сказать.

— Что случилось?

— В двух словах не расскажешь. Тем более что мне нужно быть очень осторожным в том месте, откуда я сейчас звоню. Мне бы очень хотелось повидаться с вами. Фактически я в ловушке и…

Товия Анфанг оборвал себя на полуслове.

— Это как-то связано с правительством? Вы здесь нелегально?

— Нелегально? Еврей в Израиле?

— Так что же тогда произошло?

— Это не телефонный разговор. Если бы мы могли где-то встретиться. Я редко выхожу из дома, но до вас доехал бы… Я, конечно, в плену, но все-таки…