В своем исследовании ветеранов войны с ПТСР Герберт Хендин и Энн Хаас выяснили, что решение проблемы чувства вины требует подробного понимания человеком конкретных причин, по которым он себя винит, а не слепого всепрощения. Например, молодой офицер, который выжил после того, как джип, в котором он ехал с несколькими товарищами, подорвался на мине, винил себя за то, что выжил, в то время как другие погибли. Ему казалось, что это он должен был быть за рулем джипа. На первый взгляд подобное самоедство не имело под собой никаких оснований. Однако тщательное исследование обстоятельств, приведших к катастрофе, позволило выяснить, что этот офицер имел привычку уклоняться от ответственности и сделал не все возможное, чтобы защитить своих подчиненных. Когда неопытный командир приказал ему выдвигаться на джипе, он не возразил, хотя и знал, что это неразумно. Таким образом, своим бездействием он подверг риску себя и своих солдат. В этом метафорическом смысле он винил себя за то, что не был «за рулем»[245].

Схожие проблемы проявляются во время лечения переживших изнасилование: зачастую они предаются горьким самообвинениям либо за то, что подвергли себя риску, либо за неэффективное сопротивление. Именно к этим аргументам прибегают насильники, перекладывая вину за изнасилование на жертву. Последняя не может прийти к справедливой оценке собственного поведения до тех пор, пока четко не поймет, что никакие действия с ее стороны не снимают с насильника ответственности за его преступление.

В реальности большинство людей время от времени идут на необязательные риски. Женщины часто действуют рискованно по наивности, не подозревая об опасности, или в знак протеста, бросая опасности вызов. Большинство женщин на самом деле не сознают, насколько враждебно к ним относятся мужчины, предпочитая представлять отношения полов более мирными, чем они есть на самом деле. Кроме того, женщины предпочитают верить, что обладают большей свободой и занимают более высокое общественное положение, чем оно есть в действительности. Женщина особенно уязвима для изнасилования, когда ведет себя так, как будто она свободный человек, то есть когда она не соблюдает традиционных ограничений, налагаемых на внешний вид, одежду, физическую мобильность и проявление социальной инициативы. Женщин, которые ведут себя как свободные, часто называют «распущенными», имея в виду не только «раскованность», но и сексуальную провокацию.

Большинство женщин не имеют достаточного опыта в оказании эффективного отпора в ситуации опасности. Традиционная социализация буквально гарантирует, что женщины будут не подготовлены к опасности, что нападение застигнет их врасплох, что они будут плохо оснащены для самозащиты[246]. Анализируя сценарий изнасилования после того, как оно свершилось, большинство женщин говорят, что проигнорировали интуицию, кричавшую им об опасности, тем самым упустив возможность спасения[247]. Страх конфликта или социального остракизма могут не дать многим жертвам среагировать вовремя. Впоследствии те, кто не обратил внимания на свой «внутренний голос», могут с яростной критикой обрушиваться на собственную «глупость» или «наивность». Преобразовав это резкое самоосуждение в реалистичное суждение, можно действительно ускорить восстановление. Среди немногих позитивных последствий, о которых сообщали жертвы изнасилований, – решимость стать более самодостаточными, с бо́льшим уважением относиться к собственному восприятию и чувствам и лучше подготовиться к встрече с конфликтом и опасностью[248].

Стыд и вина выживших могут становиться сильнее из-за жестких суждений других людей. Но и простые заявления об их полной свободе от ответственности не уменьшают этих чувств, потому что простые заявления, даже самые благожелательные, представляют собой отказ присоединиться к выжившему или выжившей во всей болезненной моральной сложности экстремальной ситуации. От тех, кто все же решился стать свидетелем их опыта, выжившие ждут не отпущения грехов, а справедливости, сострадания и готовности разделить с ними связанное с виной знание о том, что случается с людьми в экстремальных ситуациях.

Наконец, выжившим нужна помощь других, чтобы оплакать свои потери. Все классические работы по этой теме признают необходимость оплакивания и вспоминания на пути исцеления от последствий травмирующих жизненных событий. Невозможность завершить нормальный процесс горевания приводит в движение травматическую реакцию. Лифтон отмечает, что «незавершенное оплакивание приводит к стазису и невыходу из травматического процесса»[249]. Хаим Шатан, наблюдая ветеранов войн, говорит об их «спрессованной скорби»[250]. Когда случается обычная утрата, многочисленные социальные ритуалы поддерживают скорбящего на протяжении всего процесса. Но никакой общепринятый обычай или ритуал не признает траура, следующего за травмирующими жизненными событиями. В отсутствие такой поддержки вероятность патологического горевания и тяжелой трудноизлечимой депрессии крайне высока.

Делиться травматическим опытом с другими – начальное и обязательное условие для возвращения ощущения осмысленности мира. В этом процессе выжившие ищут помощи не только у ближайшего окружения, но и у более широкого сообщества. Реакция общества оказывает мощное влияние на итоговые последствия травмы. Зарастет ли брешь, пробитая травмирующим событием между человеком и его сообществом, зависит, во-первых, от публичного признания этого события, а во-вторых, от той или иной формы общественного действия. Публичное признание того, что человеку был нанесен ущерб, обязывает общество принять какие-то меры по назначению ответственных и компенсации ущерба. Эти две реакции – признание и компенсация – необходимы для восстановления у перенесших травму чувства порядка и справедливости.

Возвращающиеся с войны солдаты всегда очень чувствительны к тому, какую поддержку им оказывают на родине. Они ищут неоспоримые доказательства общественного признания. После каждой войны солдаты выражают возмущение отсутствием общественной осознанности, интереса и внимания; они боятся, что их жертва будет вскоре забыта[251]. По окончании Первой мировой войны ветераны с горечью прозвали ее «Великой неназываемой»[252]. Усилия ветеранских организаций в первую очередь направлены на заботу о том, чтобы перенесенные ими испытания не стерлись из общественной памяти. Отсюда и настойчивое требование медалей, памятников, парадов, празднований и публичных церемоний, равно как и компенсаций за ранения. Однако даже публичные церемонии чествования редко удовлетворяют стремление ветеранов к признанию, поскольку происходит искажение правды о войне. Один вьетнамский ветеран так отзывается о повальной тенденции отрицать ужасы войны: