Эмма Павловна. — Сегодня я его вышибла в присутствии Кирилла Алексеича!

— Адамяна Евгения? — переспросил физик. — Удивлен. Я ему симпатизирую.

— Дело не в симпатиях, — сухо заметила Ольга Денисовна. — А вообще выдворение из класса — это капитуляция перед учеником, есть прямая инструкция на этот счет. И давайте не говорить все сразу…

Долго молчавший Назаров обратился к Марине:

— Я поддерживаю Ольгу Денисовну: мне интересно про это ваше общение…

Она смутно улыбнулась:

— Ну как это рассказать? Читаем стихи. Слушаем музыку — у меня есть хорошие записи… Это неправда, будто им нужны только шлягеры из подворотни… Как-то они сами сложили песенку, там есть такие слова:

Сударь, когда вам бездомно и грустно,

Здесь распрягите коней:

Вас приютит и согреет Искусство

В этой таверне своей…

— А дальше? — спросила француженка.

— Минутку, — вклинилась Ольга Денисовна с немного сконфуженной улыбкой. — Все это хорошо, только вы там замените слово «таверна». Это в переводе на русский — трактир, кабак. Кто-нибудь решит, чего доброго, что у вас трактир для учащихся. Замените, правда.

— Кто так решит?

— Да кто угодно… Достаточно заглянуть в словарь.

— А зачем туда заглядывать, Ольга Денисовна?

— Ну, Мариночка… сначала учебники, а теперь уже и словари в немилости?

— Себе надо верить, Ольга Денисовна, себе! И ребятам…

— Браво, — поддержал ее Сумароков. — Но зря вы так реагируете, Марина. Вот уже побледнели…

— Потому что этот разговор не вчера начался, Олег Григорьевич! Со мной же все время проводят работу под девизом «как бы чего не вышло»…

— Ничего странного, — сказал физик. — Сделал же Антон Павлович своего «человека в футляре» педагогом. Имел для этого основания, как ни грустно…

— И до сих пор имеет, вы сами видите… Ребята ходят домой к учителю, пьют там чай — «какой пассаж!». Сочинили песенку — «батюшки, не кабак ли там?!». Шлифуют свои убеждения, вкусы, учатся их отстаивать — «а зачем, а почему там, а не в актовом зале?».

Назаров счел нужным остудить ее:

— Перебор, Марина Максимовна. Я не слышал здесь таких нелепых вопросов.

— Они подразумеваются! — крикнула она.

Ольга Денисовна потемнела лицом и встала:

— Стало быть, знакомьтесь: «человек в футляре» — это я… Спасибо, Мариночка.

— Пожалуйста!

— Опомнись, Маринка, пожалеешь! — крикнула француженка в панике, и другие тоже принялись гасить конфликт:

— Товарищи, товарищи…

— Нервы, граждане, беречь надо — от них все!

— Главная проблема — вдруг объявила, перекрывая голоса, молчавшая до сих пор, точно проснувшаяся женщина, — главная беда, что программа рассчитана на призовых лошадей каких-то, а не на реальных детей! Я сама по три часа готовлюсь к уроку!

— Господи, при чем тут это? Лидия Борисовна! Про «футляр» говорим, вы не поняли… Миленькие, хотела бы я знать, на ком из нас нет этого «футляра»… Такая профессия!

Сказавшая последнюю фразу учительница зоологии сжалась под взглядом Марины и, мигая, выслушала ее отповедь:

— Если я когда-нибудь соглашусь с этим, уйду из школы в тот же день! Лучше мороженым торговать зимой — честнее, по крайней мере!

— Зачем же прибедняться? — заговорила Ольга Денисовна, вращая и разглядывая на просвет стакан. — Прекрасно устроитесь в редакцию… будете печатать «педагогические раздумья», поучать нас, грешных…

— Не надо меня трудоустраивать! Я сказала: если соглашусь… А этого никогда — слышите? — никогда не будет. Нравится мне моя работа, несмотря ни на что! Вот только смешно теперь сидеть тут, жевать, чокаться… Извините!

Марина мотнула головой, стряхивая упавшие на глаза волосы, и — ушла. Была тягостная пауза.

— Что скажете? — задрожал голос Ольги Денисовны. — Я же с ней по-хорошему, все свидетели… Почему вы молчите, Кирилл Алексеич? Теперь я не думаю, что ваше молчание — золото, я скажу! Товарищи, да будет вам известно, что в этой самой «таверне» нам с вами дают клички, обсуждают нас, как на аукционе, и назначают свою цену! Там не только стихи да песенки…

— Велика ли цена, интересно? — спросил Сумароков.

— Ольга Денисовна! — почти взмолился Назаров. — Что вы делаете, вы же умница…

— Я не умница, когда меня оскорбляют, я не обязана быть умницей! Сносить такое на седьмом десятке… От девчонки! Она же от ребят ничего не скрывает, такие уж там отношения, не зря свои мероприятия она готова хоть на чердаке проводить, хоть в котельной — да-да, кроме шуток! — Лишь бы от руководства подальше! Значит, она их восстановит против меня! Против меня, против Эммы Павловны… Кто следующий?!

— А я при чем тут? — Эмма Павловна медленно отклеила пальцы от лица и улыбнулась жалостно — до этого она сидела, закрыв глаза. — Это они меня обсуждали? Да?

— Да бросьте, это я так сказала, в виде примера…

— А на самом деле? Ну скажите, Ольга Денисовна… Ну по секрету, на ушко…

— Не могу я, не подставляйте мне свое ухо! — раздражилась та.

— Вообще, все это возмутительно, — сказала учительница, выступавшая насчет «призовых лошадей». — Я не думала, что Марина на такое способна… В котельной, говорите? Ну и ну!

— Да… тот еще банкет получился! Кирилл Алексеич, наверно, в ужасе, — отозвалась француженка.

— Да что за новость, друзья? — удивился Сумароков. — Прозвища, оценки учителям… Это началось в древнейшей из школ и пребудет вовеки! Слишком легкая была бы у нас жизнь, если б оценки ставили только мы… Я подозреваю, что, уходя от Сократа, его ученики говорили: «Сегодня старик был в маразме», «Нет, просто на него так действует Ксантиппа», «Да бросьте, ребята, он говорил дельные вещи!», «А я не согласен: это пустая софистика…» Обязательно что-нибудь в этом роде произносилось! А иначе Сократ оставил бы не школу, не учеников, а кучку педантов, неспособных пойти дальше него… Тут простой закон диалектики, — закончил он удивленно и насмешливо.

— Вот как? Ну значит, я к диалектике неспособна! — вздохнула Ольга Денисовна. — Пусть меня уберут за это на пенсию… Пойду я… У меня внучка нездорова, мне, в сущности, давно пора к ней. А вы не обращайте внимания, — она пошла к выходу, — веселитесь…

Закрылась за ней дверь. Молчание.

— Вот видите, вам хорошо говорить, — простодушно упрекнула физика Эмма Павловна. — Вы точно знаете, что склоняли не вас, вас-то они уважают…

Полная учительница доверила Сумарокову такое признание:

— Вот лично я — не Сократ, Олег Григорьич. И дома поить их чаем я не могу. Дома я тишины хочу, — что тогда?

— А почему это вас-то задело? Вас они там не обсуждали…

— Как? Совсем?

— Совсем.

И полной учительнице стало еще обиднее.

Засмеялся Сумароков: и так и этак самолюбие коллег — в страдательном залоге! Громко отодвинул он стул и захромал к окну,