— Приятного аппетита — и вышел в коридор.

У открытого окна, куда рвалась летняя ночь, курили Иван и… Вирджиния, моя первая женщина и любовь. Потом понял, ошибся. Молодящая женщина была похожа на Верку то ли целеустремленным силуэтом, то ли типом, то ли выражением раскосых неотчетливо-азиатских глаз.

— О, Леха, — обрадовался Иван. — Познакомься, это тетка наша… Алиса, как отчество-та?..

— Я пока без отчества живу, — улыбнулась и протянула руку. — Алиса.

— Алексей, — шаркнул ногой о затоптанную дорожку.

— Наслышана-наслышана, ты с Ваней был?..

— Да, — ответил я. — Был.

Помню, как мы вместе собирали останки павших. Многие были изуродованы взрывами и огнем до чрезвычайности. Хорошо, что был морозец, и промороженные до стеклянного состояния трупы было удобно носить. Потом мы обнаружили полноценный труп пехотинца, только на груди было вырезано рубиновым вензелем: «Аллах акбар»! И детородный орган солдата, как кляп, был забит в рот.

Скорый поезд исчезал в ночной летней мгле, оставляя после себя затхлый запашок будней и нужников. Старый вокзальчик узловой станции теплился лимонным светом. Новоприбывшие пассажиры тянулись под защиту этих домашних огней. Мы же стояли на перроне, точно коробейники, застигнутые подлыми разбойниками на большаке.

— Где же лошади, Ванек? — смеялась Алиса. — Ой, топать нам пехом?

— Где-то должон быть-та Юрк? — и сгинул в ночи.

— А далеко? — спросил я.

— Далече, — протянул Егорушка.

— К рождению дитя поспеем? — спросила Алиса.

— Дитя? — удивился я.

— Невеста брюхата, однак, — объяснил Егорушка со степенностью мужичка.

Я и Алиса невольно засмеялись. Потом она закурила и я увидел знакомый жест руки, как взмах ночной птицы.

— Не хочешь, чтобы курила? — спросила женщина.

— Почему? — передернул плечом.

— Так странно посмотрел.

— Как?

— Как на привидение, — снова засмеялась. — А я живая, — и взяла мою руку.

— Живая, — согласился я.

— Пор-р-рядок, — прорычал набегающий из ночи Иван. — По коням!.. Юрок завсегда все спутае, контра фермерска… Я ему ботаю сюдой, он — тудой…

Я и Алиса разжали руки. По той причине, что надо было тащить к машине подарки для свадебного празднества.

Утром меня будит вопль хрипучего петуха. Смотрю на низенький трухлявый деревенский потолок, вспоминаю ночную глубокую колею, по которой торила танкеткой «Нива», свет фар, пляшущий на деревьях и кустах, крики и смех моих новых знакомых. Когда-то давно я находился в другом авто и с иными людьми. Потом я их потерял — мой друг Сашка Серов погиб в лесном весеннем озере, его любимая девушка Валерия с сыном Санькой уехала из городка неизвестно куда, а с девочкой Полиной, окольцованной ювелирным изделием 595 пробы, я сам не захотел более встречаться. Зачем постоянно вспоминать то, что не хочешь вспоминать.

После бесконечной тряски мы наконец закатили в невнятную деревеньку. Остановились у дома невесты, куда прибежали все окрестные собаки. Под их лай разгрузились. На столбах качались фонари. Тени людей были ломкие и суетные. Среди них была и моя.

Потом мы с Иваном шли по пыльной лунной дорожке и о чем-то говорили. О чем, не помню — устал. Лунная дорожка привела к дому, где пахло прокисшим молоком, высушенным разнотравьем и старыми одеждами.

— Бабка моя тута проживала, — посчитал нужным сообщить Иван.

— А где она?

— Померла год как, — отмахнулся. — Располагайсь и не бойсь. Бабка у меня добра была.

— Мертвых не надо бояться, — заметил я.

— Что? — не услышал Иван, рылся в шкафу. — У меня бабка боец. В первом колхозе первым председателем ходила. — Кинул на кровать ветхую простынку и лоскутное одеяльце. — Отдала Богу душу во сне. Чтобы нам так всем, а?..

— Да, — сказал я. — Жизнь, как сон.

— Сон, как жизнь, — хмыкнул Иван. — Ну, я к своей лапушке, а с утря започем нову жизнь…

Когда он ушел, я долго не мог уснуть, ворочаясь на старой кровати. Ржавые пружины так скрипели, что пугали блуждающие по горенке сновидения. Наконец уплыл в темную небыль и пробудился от простуженного петушиного ора.

Дом был старым и казалось, что в его пасмурных углах таятся души тех, кто проживал в нем. Смерти нет, вспомнил слова Вани, сидящего в коконе из фольги. Он ещё что-то говорил про туннель смерти, не помню. Но если нет смерти, то и нет жизни? Во всяком случае, здесь. Тогда что есть и как называть то, чем мы занимаемся?..

Однажды мама принесла кипу газет, чтобы я, видимо, прочитав их, занял активную общественную позицию; от скуки я пролистал оцинкованные краской страницы, и случайно наткнулся на заметку. Она называлась: «Родился в рубашке». Маратель бумаги с идиотским упоением живописал уникальный случай с сержантом Колей Новиковым:

«Трижды подрывался на мине его БТР, а Николай не получил даже царапины. И полоса везения не закончилась даже тогда, когда очередным взрывом была снесена башня боевой машины; четверо ребят погибли сразу, а Новиков, получив сильные ожоги, был отправлен вертолетом в госпиталь. Крылатая „скорая помощь“ была в воздухе, имея на борту помимо него ещё восемь раненых, и в неё попала неприятельская ракета. Только одному Николаю удалось выброситься с парашютом. Но горящая вертушка нагнала его при падении в воздухе, и шелковый купол вспыхнул, как факел. А до земли оставалась ещё добрая сотня метров.

… Нашли Колю неподалеку от дороги. Случайно. Думали — мертв, но, обнаружив слабый пульс, сразу же приняли все меры для борьбы за его жизнь. Только на двадцатые сутки пришел он в создание, и снова испытание: приговор врачей неумолим — в перспективе неподвижность.

Мучительные дни и недели тренировки. Стоять, ходить — всему этому пришлось учиться заново, призвав на помощь душевные силы, волю. Теперь Николай пытается бегать, поднимать больной рукой гири. Часами разрабатывает кисти рук. Он знает и верит, что должен стать полноценным человеком и сделает все, чтобы избавиться от инвалидности, работать по своей специальности слесаря, быть опорой и надеждой для матери, иметь семью, детей, чтобы быть счастливым.»

Когда я э т о прочитал, меня вырвало на газетные страницы завтраком и окровавленной желчью. Потом сказал себе: сержант Коля Новиков молодец, я им горжусь, честь ему и слава, но как быть с теми четверыми, которые погибли сразу, как быть с теми восемью ранеными в крылатой «скорой помощи», как быть с теми, кто уже не может призвать на помощь душевные силы и волю, как быть с теми, кто не знает и не верит, что должен стать полноценным человеком, как быть с теми, кто мог быть опорой и надеждой для матери, иметь семью, детей и быть счастливым? Как с ними быть?

Хочу задать этот же вопрос и тому, кто это нагадил: