Дорога вывела нас на холмы, с которых днем в хорошую погоду наверняка открывался красивый вид на озеро, но сейчас оно было затянуто туманом. Кое-где из густой молочной дымки вырастали черные вершины деревьев.

Вскоре нам пришлось спуститься к берегу.

Туман был таким густым, что мы поехали рядом, чтобы не потерять друг друга из виду.

Низко над нашими головами пролетела тяжелая влажная ночная птица.

Истомин-Дитя вжал голову в плечи и перекрестился.

– Пули и сабли не боюсь, – сказал он смущенно, – а ночные твари пугают… ужас…

– Есть три ужаса, – сказал я. – Первый – тот, о котором мы знаем, второй – о котором догадываемся, третий, самый жуткий, – тот, о котором мы ничего не знаем и даже не догадываемся.

– И тебе приходилось иметь дело с третьим ужасом?

– Пока нет.

– А правда, что ты умеешь оборачиваться птицей?

– Правда, – сказал я. – Если Мушка говорит, значит, правда.

Однажды служанка по прозвищу Мушка зашла в мою спальню и увидела на подушке ворону, после чего и решила, будто я умею превращаться в птиц.

Олаф отругал ее за глупость и велел в отсутствие хозяина окна в его спальне держать закрытыми.

Значит, в перерывах между оргазмами Мушка успела поделиться с Истоминым-Дитя догадками о моих колдовских способностях.

Впереди в тумане затеплился огонек, и через минуту навстречу нам вышел дюжий детина с бердышом в правой руке и фонарем в левой.

– Сизим, – сказал он.

– Девера, – ответил я.

Детина поднял фонарь повыше и двинулся к огромному осокорю, черневшему в тумане.

Нас встретили двое таких же дюжих парней; у одного из них был мушкет, обернутый мешковиной, другой был вооружен копьем.

Привязав коней в ивняке, мы сели, прислонившись спиной к осокорю.

– Давно узнали о Глуховке? – спросил я.

– Позавчера, – ответил парень с бердышом.

– А о других местах тоже заранее знали?

– Знали.

– Почему ж засаду только сегодня устроили? Губной староста не велел?

– Староста-то велел, да кто-то предупреждал этих…

– А теперь что?

– А теперь не предупредили.

– Объясни-ка.

Оказалось, что эти трое были сыновьями Перелешина. Но до вчерашнего дня они были в отъезде по торговым делам, и отцу не на кого было положиться.

– Ну, что думаете, братья Перелешины, – сказал я, – появится сегодня зверь?

– Если к полуночи туман поредеет, то, может, и появится. Он всегда при луне выходит. А вы в этого зверя верите?

– Бог правит, черт – водит, – ответил я. – Держи святую воду наготове.

Истомин-Дитя достал из дорожного мешка кувшин со святой водой и сжал его коленями.

Чтобы не уснуть, я занялся привычным делом – математикой.

Я вообразил пространство, где прямая определяется двумя точками, плоскость – тремя, две плоскости пересекаются по прямой, а через данную точку нельзя провести к прямой ни одной параллельной, и попытался доказать теорему Пифагора в этом пространстве.

Занятие увлекательное и требующее предельной сосредоточенности.

Когда наконец до меня дошло, что теорема справедлива только в том случае, если наплевать на прямоугольность треугольника и принять условие, что сумма двух углов треугольника должна равняться третьему, кто-то толкнул меня в бок, и я проснулся.

Старший из братьев Перелешиных, тот, что с бердышом, молча показал рукой на огни, приближавшиеся к озеру.

Огней было много.

Туман поредел, хотя луна казалась бесформенным куском размокшего хлеба.

Когда огни приблизились и стали подниматься на холм, очертания которого угадывались в темноте, я приказал распечатать кувшин со святой водой.

К холму, отлого спускавшемуся к воде, мы подошли с подветренной стороны и затаились за кустами.

На холме собралось не меньше ста человек.

Громко и глупо хохоча, мужчины раскладывали костры кругом на вершине. Три самых больших соорудили на песчаной проплешине у самого уреза воды.

Мужчины были в штанах и нижних рубахах, женщины – в сорочках до пят, и все – без обуви. Похоже, все они были сильно пьяны – ничем иным нельзя было объяснить их равнодушие к сырому холоду, пробиравшему до костей.

В центре круга, образованного кострами, соорудили что-то вроде островерхого шалаша из жердей, на которые набросали какого-то тряпья.

Приплясывающие женщины втолкнули в шалаш девушку, закутанную в белое.

Но больше всего меня удивили дети, совсем маленькие, но уверенно державшиеся на ногах: их было – я попытался сосчитать – больше двух десятков.

Закончив приготовления, люди расселись в траве вокруг шалаша и пустили по кругу огромный ковш, вмещавший не меньше полуведра.

Они с шумом хлебали пойло, громко смеясь, и передавали соседям, кто-то бил в бубен, которому вскоре стала подпевать резким голосом сурна, вдруг вскочил молодой мужчина, одним движением сорвал с себя рубаху и пустился в пляс, за ним другой, третий, к ним присоединилась женщина, потом другая – она подняла сорочку до пояса и заскакала, с хохотом выпячивая волосатый лобок, третья ворвалась в толпу вообще голая, она мотала головой, расплескивая длинные густые волосы по плечам, и то и дело падала на колени…

Я взглянул на товарищей – они наблюдали за разворачивающимся действом расширенными глазами, плечи их подергивались в такт дикой музыке.

Из толпы вдруг выскочила голая старуха верхом на помеле и, высоко подпрыгивая, помчалась к кустам, за которыми мы притаились, спьяну упала, я рывком поднял ее, но пьяная старуха не обратила на меня внимания – помчалась по кругу, вскидывая тощий зад, а за нею поскакали еще несколько женщин, оседлавших метлы, и среди них выделялась телесистая молодуха с огромной грудью, которая так высоко подпрыгивала, что казалось, будто она летит по воздуху… но вдруг упала, и на нее кочетом налетел мужчина, под которым она закричала, задирая высоко ноги, завопила диким голосом, обхватила мужчину руками и ногами, прижалась, протяжно завыла…

Тощая старуха в рваной сорочке подбежала к шалашу, о котором все, кажется, забыли, рванула полог и с криком вытащила наружу девушку – невысокую, с широкими бедрами и такую сонно-красивую, что даже у меня захолонуло сердце. Девушка, кажется, не понимала, где она и что происходит.

Истомин-Дитя сдавленно рыкнул.

При виде девушки толпа как будто пришла в себя.

С девушки сорвали покрывало, подтолкнули к кострам, разложенным на берегу, и под гром барабанов, завывания сурн и крики двинулись вниз.