Роман. Зато Бодлер приветствовал бы охотно.

Фома. Послушайте, нас создавали как животных под влиянием. С волками у Генинжа ничего не вышло, а вот собаки оказались вполне антропогенным материалом. К сожалению.

Роман. К счастью.

Фома. А коли мы антропогенны, или, как говорил ваш друг с ослиной головой, антрополояльны, да и создавали нас для высоких целей, так давайте им соответствовать, черт возьми!

Роман. В отличие от вас я вполне доволен своей природой. И не собираюсь ничего улучшать в себе. Моя мечта связана не с моей природой, а с человеческой.

Фома. Я в курсе, друг мой. Но, поверьте, мы с вами как полноправные жертвы антропотехники…

Роман (перебивает). Ваша чертова вода закипела.

Фома. Ах да… (Достает из рюкзака голову мужчины в каске, снимает каску, бросает голову в котелок.) Вот таким манером… Варись же, голова смелого тартарского воина, защищавшего свою родину от ваххабитских варваров.

Роман (смотрит в котелок). И это все?

Фома. Вам мало?

Роман. Мало!

Фома достает из рюкзака человеческую кисть, бросает в котелок.

Роман. А вторую?

Фома. Одной длани вполне достаточно, друг мой. У нас впереди долгий переход, а все поля битв остались позади. Впереди токмо курганы, как сказал бы младший Гумилев. Война дышит нам в затылок. Так что надобно экономить белок человеческий, дабы двигаться дальше. (Вертит в руках шлем, находит в нем дырку от пули, всовывает в дырку коготь.) Voilà, mon cher! Пуля нашла героя. (Вертит шлем на своем когте.) Как это… я дом свой, говорит, покинул, ушел воевать, чтоб землю свою…

Роман. Салафитам отдать. Не цитируйте посредственных советских поэтов.

Фома. Это советские стихи? Не знал.

Роман. И не надо.

Фома (поправляя костер под котелком). Я был уверен, что это гимн какого-нибудь барабинского партизанского отряда имени Жанны Д’Арк, в расположение которого мне бы очень не хотелось попадать.

Роман (нетерпеливо заглядывая в котелок). И сколько вы намерены это варить?

Фома. Недолго, друг мой. Непродолжительная термическая обработка в настое из березовых гнилушек, придающих человечине привкус легкой энтропии.

Роман (нюхает). Я чую токмо полынь.

Фома. У вас обонятельные галлюцинации на почве голода. Полынь в суп я никогда не положу. Ибо наша кочевая жизнь горька и без полыни.

Роман. Да уж.

Фома достает из рюкзака две металлические миски, протягивает одну из них Роману. Тот берет, кладет миску себе на колени.

Роман. Я тащил эту голову в рюкзаке от самой Бугульмы. Если задуматься, это отдает чистым безумием!

Фома (помешивая ложкой в котелке). Друг мой и товарищ по антропотехническому несчастью, предосточтимый Роман Степанович, вам прекрасно известно, что мой позвоночник, перенесший в свое время несколько чудовищно беспощадных ударов бейсбольной битой, не в состоянии согнуться под ношей сего рюкзака. Я бы с удовольствием нес всю нашу скорбную поклажу на себе, нес бы с безропотностью посткиника, но физически не в состоянии себе этого позволить, ибо, не пройдя и двух шагов, свалюсь под хруст позвонков с криком смертельно раненного лебедя, которому уже никогда не потянуть за собой не только прекрасной ладьи Лоэнгрина, но и собственного бренного тела.

Роман (не слушая Фому). От самой Бугульмы! Как сомнамбулы мы прошли через поле брани, сервированное для нас Судьбой, поле убиенных, вкусных, мягких, прелестно пахнущих, и – двинулись дальше, неся в мешке эту ничтожную, бессмысленную, идиотскую, све-жу-ю голову!

Фома. Не оскорбляйте павших героев. Пять минут – и вы вонзите в эту голову клыки. Лучше ответьте мне на интеллигибельный вопрос: выпивать будем?

Роман. Если будем есть, то я не прочь и выпить.

Фома достает из рюкзака фляжку, отвинчивает, протягивает Роману.

Роман (с издевкой). За ваш позвоночник. (Запрокидывает голову, льет в пасть из фляжки.)

Фома. Благодарю вас, мой дорогой и верный друг.

Роман (передергивается, скаля зубы, тявкает). А-а-а-аф!

Фома. Спирт всегда кстати, не правда ли? Хотя для настоящих псов это яд. Трудно себе представить жизнь без алкоголя. Вот уж действительно – собачья жизнь. Наверно, поэтому у всех собак грустные глаза. (Забирает у Романа фляжку.)

Роман. Я знал случаи собачьего алкоголизма. Но – редко…

Фома. Уверен, собаки делали это из солидарности с хозяином. Это даже запечатлено в русском кинематографе времен Второй смуты. Помнится, какой-то генерал-алкоголик поит дога коньяком. А дог пьет и шатается. Довольно-таки мрачноватая фильма… Prosit! (Льет спирт себе в пасть.)

Роман (хлопает себя по животу). Теперь я готов сожрать целого воина.

Фома (взвизгивает и нервно зевает после выпитого). Прекрасно! Уа-а-а-аф! (Рычит.) Остановись, мгновенье!

Роман (нетерпеливо). Ну, тащите же эту голову!

Фома. Да-да-да… (Выхватывает голову из котелка, плюхает в свою миску.) Ну вот, главное блюдо готово. (Вцепляется когтями в голову и разрывает ее пополам.)

Роман. Однако вы не так уж и слабы.

Фома. Сила из моего покалеченного людьми позвоночника перетекла в руки. (Протягивает Роману полголовы.) Угощайтесь, друг мой.

Роман. Ага… (Хватает, начинает с жадностью грызть.)

Фома. Вы забыли помолиться святому Христофору. Роман (с жадностью набрасывается на свою половину, грызет). М-м-м… в другой раз…

Некоторое время едят молча.

Роман. М-м-м… еда и любовь чертовски возвращают к жизни…

Фома. Надеюсь, это не цитата?

Роман. М-м-м… вкусно… слава Христофору, что вы не переварили эту голову…

Фома. В этом нет необходимости… м-м-м… превосходно…

Едят молча.

Роман. Мозг сладок… экий запах… голова кружится…

Фома. Я его оставлю на десерт… уши, уши прелесть как хороши…

Роман. На десерт… м-м-м… не соглашусь… самое вкусное надо съедать сразу… здесь и теперь!

Фома. Вы настоящий поэт…

Роман. Настоящее – для настоящих поэтов… а потом… м-м-м… хоть потоп… ммм… мозг… мозг божественный… а сколько их там осталось лежать… на поле брани лежат мозги, не ведая стыда… м-м-м…