– Пожениться мы не сможем, – покачала она головой. – Потому что мы родственники… Но мы можем жить вместе, как муж и жена…

– Ты будешь меня ждать! – воспарил духом Герберт.

– Буду… Если ты поведешь себя в тюрьме как настоящий мужчина, то буду… Но если ты предашь нас!..

Она угрожающе посмотрела на него.

Герберт поспешил развеять ее сомнения.

– Я не предам тебя! Я не предам семью!..

Для убедительности он приложил руки к груди. Но Римму этим убедить не смог. Она понимала, что рано или поздно Герберт расколется – если не по слабости характера, то по собственной глупости. А если еще и Андрей возьмется за него с пристрастием, то расколется рано… Поэтому она угостила его соком, в который был намешан порошок, изготовленный по старинным рецептам древних алхимиков.

Снадобье не имело вкуса и запаха, и действовать начинало не сразу, поэтому Герберт ничего не заметил. Римма еще раз объяснила ему, как он должен вести себя в тюрьме, и самолично отвезла его к зданию райотдела милиции, где он должен был сделать признание.

Стукач-информатор сунул в рот сигарету, а в карман сгреб как минимум пяток.

– А репа не треснет? – криво усмехнулся Андрей.

– Да нет, начальник, нормально все, – осклабился браток.

– Что там у тебя в клюве?

Гоша Фурц был из тех блатарей, что люто ненавидели сексотов и боролись с ними всеми возможными и невозможными способами. Но при этом он сам был стукачом со стажем. Он очень боялся, что Андрей сдаст его братве, и страх перед разоблачением заставлял его стучать с особым рвением. Он сам дал знать, что у него есть важная информация для него.

– Чиркач постанову дал – Казимира на разбор вызывать. Послезавтра на хату к нему должны привести, ночью…

Информация действительно заслуживала внимания. А со стороны Андрея – особого.

– Что за разбор?

– А борзеет этот Казимир. Ломага на него зуб держит. И на хату он по беспределу встал, никто его смотрящим не назначал…

– А то Чиркач не знает, что это за хата.

– Знает. И то, что Арканыч сукой был, тоже в курсах… За Арканыча спрашивать не будет, за Щербатого тоже. Но пистон Казимиру вставит… Или опустят, или на нож…

– Послезавтра, говоришь?

– Да.

– Через кого?

Чиркач был законным вором, смотрел за всей тюрьмой, у него были свои выходы на администрацию изолятора, он мог, если бы очень захотел, организовать доставку заключенного в свою камеру. Но Андрею еще легче было сорвать его планы. Опять же, если бы он очень этого захотел… А он хотел выручить Казимирова из беды. Хотя бы потому, что в случае летального исхода его могли бы обвинить в злоупотреблении служебными полномочиями. Каракулев знает о причинах его особого отношения к Станиславу Севастьяновичу, значит, в случае чего узнает об этом и начальник тюрьмы. Последуют оргвыводы… К тому же Андрей был вынужден относиться к Казимирову с уважением. Человек сына своего от тюрьмы спас ценой собственной свободы…

– Хоть убей, начальник, не знаю! – прикладывая руки к груди, мотнул головой Фурц. – Чиркач свои карты не раскрывает…

– Значит, послезавтра…

– Ага. Это верняк…

– Тогда спасибо тебе… Ну да, у вас же спасибо не говорят…

– Да ладно тебе, начальник, – ощерился уголовник. – Пожалуйста на твое спасибо!.. Это, я еще пару смоляков стрельну!

Он снова потянулся к пачке, но Андрей вовремя шлепнул его линейкой по пальцам.

– И остальные верни!

– Начальник, ну зачем ты так! У нас на хате такой голяк!

– А Сычкова за что ты пикой по брюху чиркнул?!

– Сычкова?! А кто это такой, начальник?

– Сычок его кличут…

– Да что-то слышал… Он сейчас в больничке, да? Как его здравие?

– Нормально здравие. И приветы тебе не передает. Но я-то знаю, кто его сделал. Ты его сделал, Фурц!

– Это наговоры, начальник! Ничего ж не доказано…

– Но я-то знаю.

– Так это, я же не больно его зарезал… Так, пугнуть хотел…

– А мог бы и убить.

Наркоман Сычков был стукачом, потому и стал жертвой доблестного охотника за наседками Фурца. Курировал его капитан Лыпарев, он же и угостил Сычкова копченой колбаской. А Фурц вынюхал, сделал объяву, что стукача разоблачил. Ну и сам же и уважил его заточкой. Перед братвой, идиот, выслужился…

– Да нет, я же спецом, чтобы кишки не выпустить…

– Самому кишки выпустят, когда узнают, что ты стучишь, – жестко усмехнулся Андрей.

– Эй, начальник, так нельзя! – сошел с лица Фурс. – Ты же клялся, что никому про нас не скажешь!

– Я не клялся, но не скажу. Братва тебя вычислит. По сигаретам. Откуда, спросят, столько, да еще с фильтром…

– Так это, меня же типа к следователю вызвали…

– И Сычкова типа к следователю вызвали. Только он у следователя действительно был… А ты не был…

– Но так ты же никому.

– Я – могила.

– А смоль свою забери…

Фурц потянулся к пачке, чтобы вложить в нее сигареты, но Андрей снова шлепнул его линейкой по руке.

Не станет он курить сигареты, побывавшие в немытых руках. Если по понятиям, то Фурц всегда должен был мыть руки с мылом после каждого посещения туалета, чтобы не опоганить свои и чужие вещи. Но Андрей все равно считал его руки грязными, хотя и не страдал брезгливостью.

– Оставь себе. Только никому не показывай…

Андрей вызвал конвоира и, когда Фурца увели, вышел из-за стола, в раздумье прошелся по кабинету. Ситуация аховая. Не нравится Чиркачу, что Казимиров порядки свои в камере устанавливает. И все равно ему, что раньше этой камерой ссученные блатари заправляли. Неважно, что камера на особом счету у самого начальника СИЗО. В том, что затеял вор, чувствовался вызов не только Андрею, но и всей тюремной администрации. Именно поэтому и нужно было ставить в известность начальника оперчасти, пусть Каракулев докладывает начальнику тюрьмы…

Андрей собирался покинуть кабинет, когда приоткрылась входная дверь. Человек из коридора не постучался, но в дверь ломиться не стал – открывал ее медленно, даже как будто с опаской. В конце концов он все же зашел в кабинет.

В какой-то момент Андрей решил, что у него начались галлюцинации. На службе проблемы, разговор с Егором Ивановским, измена Риммы – неудивительно, что к концу рабочего дня в мозгу потекли предохранители… С нежным упоением во взгляде на него смотрела и мило улыбалась Вика. А если точнее, старший лейтенант Толоконникова. Ну а если еще точнее, то уже капитан. Такая же красивая, как прежде, но еще более ухоженная.