Когда погода позволила, через неделю после описанных событий, Балтазар Семь Солнц и Блимунда Семь Лун отправились в Лиссабон, в этой жизни у каждого свое дело, кто-то останется в Мафре возводить стены, а мы отправимся творить машину из ивовых прутьев, проволоки и железных частей, а еще копить волю людей, чтобы с помощью всего этого подняться в воздух, потому что люди суть ангелы, родившиеся без крыльев, в этом вся красота, родиться без крыльев и обзавестись ими, на то и дан нам мозг, а дан мозг, будут даны и крылья, прощайте, отец, прощайте, матушка. На самом-то деле Балтазар с Блимундой только и сказали, что прощайте, ибо им не составить этаких фраз, да и старики бы не поняли, но по прошествии времени всегда сыщется кто-нибудь, кто вообразит, что подобное могло быть сказано, или выдумает сам, а когда выдумает, вымысел покажется правдоподобнее правды, хотя трудно найти слова взамен тех, что говорит Марта-Мария, Прощайте, не увижу вас больше, и слова эти окажутся всем правдам правдой, ибо стены базилики и на метр еще не поднимутся, когда Марту-Марию зароют в землю. И тогда Жуан-Франсиско сразу станет в два раза старше, и будет он большую часть дня проводить, сидя под навесом кухни и глядя перед собой пустым взглядом, там сидит он и сейчас, глядит, как уходят от него сын его Балтазар, Блимунда, дочь его, невестка слово скучное, жена его Марта-Мария покуда с ним, но вид у нее отсутствующий, она уже одной ногою ступила на тот берег, ладони ее сложены на животе, где вынашивалась жизнь, а сейчас вынашивается смерть. Вышли из ее утробы дети, только двое из них остались в живых, а тот плод, что носит она сейчас, не явится на свет, это смерть ее, Их уже не видно, пошли в дом, говорит Жуан-Франсиско.

Сейчас декабрь, дни стоят короткие, небо затянуто облаками, а потому смеркается рано, и Балтазару с Блимундой придется заночевать по дороге на сеновале в Морелене, сказали они, что сами из Мафры, идут в Лиссабон, хозяин сразу увидел, люди честные, дал им одеяло, чтоб накрыться, есть еще на свете вера в честность. Мы уже знаем, что эти двое любят друг друга телом, и душою, и волей, когда лежат они друг с другом, телу радость, а душа и воля тоже тут как тут, может, стараются поглубже уйти в тело, чтобы тоже получить свою долю радости, трудно сказать, как там они делят радость меж собою, что проигрывает либо выигрывает душа, когда Блимунда обнимает Балтазара, а Балтазар Блимунду, а что проигрывает или выигрывает тело. На сеновале пахнет лучше не бывает, смятой соломой, теплом тел, угревшихся под одеялом, волами, жующими сено в яслях, холодом, пробивающимся в щели между досками, а может, и луной, ведь все знают, что ночь пахнет совсем по-другому, когда светит луна, даже слепец, неспособный отличить ночь от дня, скажет, А лунно нынче, думают, это святая Люция, покровительница слепых, сотворила чудо, а на самом деле стоит только принюхаться, И верно, как красиво светит луна нынче ночью.

Утром, еще до света, они поднялись, Блимунда уже съела свой хлеб. Сложила одеяло, она всего лишь женщина, всего лишь повторяет извечное движение, развести и снова соединить руки, захватить оба конца под подбородком, затем опустить руки и сложить одеяло пополам, глядя на нее, никто бы не сказал, что она наделена странным даром, что этой самой ночью она словно покидала собственное тело и видела самое себя с Балтазаром, воистину о Блимунде можно сказать, что, когда смотрит она, видит собственные глаза. Когда войдет сюда хозяин, увидит одеяло, сложенное с особенной аккуратностью в знак благодарности, и спросит шутник волов, А ну-ка ответьте, была месса нынче ночью, и они повернут головы со спиленными рогами, без удивления, вечно людям нужно что-то сказать, иной раз скажут удачно, нынче, к примеру, ибо между любовью тех, что спали здесь, и святою мессой нет никакой разницы, а была бы, месса оказалась бы в проигрыше.

Вот уже вышли Блимунда с Балтазаром на лиссабонскую дорогу, идут, огибая холмы, на которых стоят мельницы, небо пасмурное, солнце выглянуло и тотчас же скрылось, ветер дует южный, грозит долгим дождем, и говорит Балтазар, Если польет, нам и укрыться негде, затем поднимает глаза к облакам, сплошное угрюмое пространство грифельного цвета, Если воля человека облачный сгусток, кто знает, может, много таких сгустков кроется в этих облаках, до того темных и плотных, что само солнце застят, а Блимунда ответила, Видел бы ты облачный сгусток, что заключен в тебе, Или в тебе, Или во мне, видел бы ты его, так узнал бы, что облако небесное сущая малость по сравнению с облаком, скрытым в человеке, Но ты ведь никогда не видела ни моего облака, ни своего, Никому не увидеть своей собственной воли, а что до тебя, то я поклялась никогда не заглядывать тебе внутрь, но ты, Балтазар Семь Солнц, моя мать не ошиблась, когда даешь ты мне руку, когда лежишь рядом со мною, когда обнимаешь меня, нет мне надобности заглядывать тебе внутрь, Если умру я раньше, чем ты, прошу тебя, загляни мне внутрь, Когда ты умрешь, воля твоя покинет тело, Как знать.

Дождь так и не пошел до самого конца пути. Просто вместо неба был над головою потолок, уходил на юг, нависал над Лиссабоном, сливаясь с холмами на горизонте, казалось, поднимешь руку и коснешься набухшего водою облака, природа порой оказывается доброй спутницей, идут мужчина с женщиной, и тучи говорят друг другу, Подождем, пока доберутся они до дому, а тогда уж и выпустим дождь. Добрались Балтазар с Блимундой до усадьбы, вошли в сарай, и тут хлынул дождь, и так как несколько черепиц было разбито, вода текла там струйкой, тихонько, будто говорила, Я здесь, вы вовремя пришли. А когда Балтазар подошел к летучей раковине и коснулся ее, задребезжали железо и проволока, но что они хотели сказать, узнать не так-то просто.

Проволока и железо покрываются ржавчиной, парусина плесневеет, ивовые прутья рассыхаются, сооружению посреди сарая не пришлось долго служить, чтобы превратиться в развалину. Балтазар дважды обошел летательную машину, и то, что увидел он, очень ему не понравилось, крюком, закрепленным на культе левой руки, ткнул изо всей силы в металлический каркас, железом о железо, проверил прочность, какая там прочность, По-моему, самое лучшее все это разобрать и начать заново, Разобрать-то разобрать, но, пока не приехал отец Бартоломеу Лоуренсо, нет смысла приниматься за работу, Мы могли бы пожить еще в Мафре, Если он велел нам вернуться, стало быть, скоро прибудет, как знать, может, он был здесь, покуда дожидались мы праздника, Не был он здесь, следов не видать, Дай Бог, чтобы так оно и было, Верно, дай Бог.

Меньше чем за неделю перестала машина быть машиной или хотя бы ее прообразом, все, что здесь лежало, могло пригодиться для тысячи различных целей, не так уж много основных материй, коими пользуются люди, все дело в том, как соединить их, сочетать, упорядочить, взять хоть мотыгу, хоть рубанок, какие-то части деревянные, какие-то железные, но что можно делать мотыгой, того нельзя делать рубанком. Сказала Блимунда, Покуда не появился отец Бартоломеу Лоуренсо, сооруди-ка здесь кузницу, А как сделать мехи, Сходишь к кузнецу, поглядишь, как они сделаны, с первого раза не получится, получится со второго, не выйдет со второго, выйдет с третьего, у нас ведь нет другой работы, которую надо сделать раньше, Нет смысла, наверное, столько трудиться, на деньги, что священник нам оставил, можно купить мехи, А вдруг кто-нибудь полюбопытствует, на что мехи Балтазару Семь Солнц, коли он не кузнец, лучше тебе самому их делать, пускай даже придется сто раз переделывать.