Тридцать первого мая 1809 года умер великий композитор Франц Йозеф Гайдн, и в 1814 году молодой Стендаль опубликовал книгу «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио», взяв себе псевдоним Бомбе. Казалось бы, ну и что? А проблема тут заключается в том, что для биографии Гайдна Стендаль использовал книгу Джузеппе Карпани, что вызвало обвинение в плагиате.

Стефан Цвейг в данном случае высказывается о Стендале вполне конкретно: «В 1814 году, испытывая денежные затруднения и досадуя, что приходится продавать своих лошадей, он наскоро, под чужим именем, выпускает книгу “Жизнь Гайдна”, вернее говоря, он нагло обкрадывает автора этой книги, несчастного итальянца Карпани, который затем мечет громы и молнии по адресу неведомого господина Бомбе, ограбившего его так неожиданно»{203}.

Джузеппе Карпани (1752—1825) в то время был придворным поэтом австрийского двора и преемником Метастазио. А Стендалю было 30 лет, и жил он после падения Наполеона, в армии которого долгое время служил, в Милане. Он уже начал писать, но писал пока только о музыке и музыкантах, ибо был хорошо знаком с оперным искусством. Карпани был родом из Милана, на тридцать с лишним лет старше Стендаля. Он общался с Гайдном и опубликовал его биографию в 1812 году, когда Стендаль еще воевал в составе Великой армии в России.

Переведя в 1814 году книгу Карпани, Стендаль выдал ее за самостоятельное произведение. Увидев «новую» книгу, Карпани пришел в бешенство и обрушил весь свой гнев на Луи Александра Сезара Бомбе (Стендаля тогда еще никто не знал, и о том, что Бомбе — это псевдоним, тоже никто не знал).

Началась письменная перебранка Карпани с этим самым «Бомбе». Во всяком случае, итальянец рассылал возмущенные письма во все европейские столицы, обвиняя Бомбе в плагиате. За всем этим внимательно следили все, кто имел отношение к музыке. В частности, еще совсем молодой Джоаккино Россини и Никколо Паганини.

Карпани заявлял: «Это я присутствовал при болезни Гайдна, а вовсе не этот наглый француз».

— А кто он такой? — спросил однажды Паганини.

- Какой-то Луи Александр Сезар Бомбе. Вот так имя! В нем странным образом соединяются имя представителя дома Бурбонов, имя римского императора и имя Александра Македонского. Очевидно, у этого месье Бомбе крестные обладали сильным монархическим чувством.

В тот день в Милане собрались местные актеры, музыканты и меломаны. Среди них находился и один француз, бывший офицер наполеоновской армии, которого в Италии называли синьором Арриго Бейли. Он дружил с Россини и конечно же принял сторону Карпани. Потом разговор перешел на другую тему, и только он один знал о том, что он и есть этот самый Бомбе. Как пишет рассказавший эту историю писатель Анатолий Виноградов, Стендаль скрыл от всех, что книга о Гайдне «вышла из-под его пера и являлась его первым литературным произведением и что во всем, что касалось биографических данных, она целиком была списана с книжки Карпани»{204}.

Кстати сказать, Сальери был дружен с Карпани, и он оказал ему большую услугу, выступив в качестве свидетеля против Стендаля, уличенного в плагиате. Карпани же, в свою очередь, познакомил Сальери с Джоаккино Россини. И он же выступил в защиту Сальери в 1824 году, но об этом мы расскажем чуть позже.

В июне 1816 года, когда Сальери отмечал пятидесятилетие своей творческой деятельности в Вене, император наградил его золотой медалью. На празднование композитор пригласил многих своих учеников, которые, как отметил потом в своем дневнике Шуберт, «представили свои произведения, специально подготовленные по этому случаю, в порядке их появления в школе маэстро, от первого до последнего. Венчалось же всё хором из оратории “Иисус в чистилище”, созданной Сальери. Оратория была написана по-глюковски, а либретто показалось всем очень интересным»{205}.

Шестидесятишестилетний Сальери с нетерпением ждал предстоящего праздника, а «сам император был полон решимости с достоинством и блеском отпраздновать этот юбилей»{206}.

В тот день, 16 июня, рано утром Франц II вернулся в Шёнбрунн из путешествия по Италии, а Сальери посетил итальянскую церковь, чтобы помолиться и воздать свои благодарности Всевышнему. Его дочери — Йозефа Мария Анна, Франциска Ксаверия Антония и Катарина — сопровождали отца, а в десять часов к дому Сальери на Шпигельгассе подъехала императорская карета, в которой находился князь фон Трауттманнсдорф-Вейнсберг, который доставил композитора в императорский дворец, где ему и вручили большую золотую медаль «Гражданская честь» (Civil-Ehren-Medaille). И всё это происходило в присутствии большого количества придворных и музыкантов. Сальери растроганно поблагодарил всех за столь высокую награду.

Во второй половине дня имел место семейный сбор за обеденным столом, на который были приглашены только самые близкие друзья композитора — правда, их набралось почти 50 человек. А примерно в шесть часов вечера собрались и прочие гости, в том числе и ученики Сальери обоих полов. Началась музыкальная часть юбилейных празднований. Сальери сидел в окружении дочерей, а потом разместился за роялем. Справа от него находились 14 дам, его бывших и нынешних учениц: там были Фортуната Франкетти, Катарина Вальбах-Канци, Терезия Тейбер и др. Слева находились 12 композиторов, в том числе Франц Шуберт, Йозеф Вайгль, Игнац Асмайер, Ян Непомук Гуммель и Игнац Мошелес. И все они сделали маэстро Сальери музыкальные подарки собственного сочинения.

В исполненной всеми вместе оратории «Иисус в чистилище» Сальери был автором и музыки, и слов. А Франц Шуберт посвятил своему учителю кантату на собственный текст:

Лучший, добрейший!

Славный, мудрейший!

Пока во мне есть чувство,

Пока люблю искусство,

Тебе с любовью принесу

И вдохновенье, и слезу.

Подобен Богу ты во всем,

Велик и сердцем, и умом.

Ты в ангелы мне дан судьбой.

Тревожу Бога я мольбой,

Чтоб жил на свете сотни лет

На радость всем наш общий дед!{207}

В своем дневнике Шуберт потом написал: «Это должна быть очень красивая и утешительная вещь для артиста — увидеть, как его ученики собрались вокруг него, делая всё возможное, чтобы достойно отпраздновать его юбилей, чтобы в своих композициях выразить ему свою естественную признательность, свободную от всей этой странности, которая начинает сегодня доминировать у большинства музыкантов. <…> Изгнать эту странность в кругу своих учеников, оставив лишь то ясное и святое, что есть в природе, — вот, наверное, наибольшее счастье для мастера, который, обучаясь у Глюка, научился понимать эту самую природу и сумел подняться над неестественным бредом нашего времени»{208}.