class="p1">— Да, я здесь работаю. Значит, ты меня вспомнил, — проговорил тот, доброжелательно глядя на него.

— Конечно. Хотя и не видел вас с тех самых пор.

— Я тебя видел однажды на выходе, но ты меня не заметил, — сказал тот.

— В самом деле? Не знаю, как это получилось. Я бы с удовольствием…

— Похоже, ты чем-то расстроен, — заметил тот. — Как работа?

— Хорошо.

— В Селекции, по-прежнему?

— Нет, — сказал Марк-Алем. — Теперь я работаю в Интерпретации.

— Вот оно как?! — удивился тот. — Как ты быстро делаешь карьеру. Поздравляю! Я очень рад, честное слово.

— Спасибо! — проговорил Марк-Алем. — А тут что, Архив?

— Ну да, Архив. Ты же пришел проконсультироваться, верно?

Марк-Алем утвердительно кивнул головой.

— Я тебе помогу.

Архивариус что-то тихо сказал своему коллеге, в глазах которого холодность сменилась жадным любопытством.

— В каком отделе хочешь порыться? — спросил архивариус.

Марк-Алем пожал плечами.

— Откуда я знаю? Я впервые сюда спустился.

— Тогда я пойду с тобой, — предложил тот.

— Буду вам очень благодарен.

Архивариус вышел первым, и Марк-Алем последовал за ним.

— У меня было предчувствие, что я тебя еще увижу однажды, — проговорил архивариус, пока они шли по галерее.

— В буфете я вас ни разу не видел, — сказал Марк-Алем.

— Да где же там меня увидишь? Там всегда такое столпотворение…

Звуки их шагов вразнобой отдавались гулким эхом.

— И все это Архив? — спросил Марк-Алем, обведя головой многочисленные галереи, перекрещивавшиеся друг с другом.

— Да, — подтвердил архивариус. — Это целый лабиринт, где можно запросто заблудиться. Но ты не бойся. Я тебе покажу тут все закоулки.

— Правда? — обрадовался Марк-Алем, и его захлестнула новая волна благодарности, лишившая его остатков сил. — Но вы можете потерять много времени, — тихо добавил он, — может быть, вас это утомит.

— Нисколько, — оборвал его тот. — Мне доставляет удовольствие, что появилась возможность сделать такую малость для своего друга.

Марк-Алем не знал, что на это сказать.

— Если сам Табир-Сарай — это сон по сравнению с жизнью. Архив — это еще более глубокий сон внутри самого Табира, — продолжал архивариус, толкая дверь. — Одним словом, это как сон внутри сна.

Марк-Алем зашел следом за ним в длинную и узкую комнату, стены которой во всю длину были заставлены высокими шкафами.

— Здесь десятки таких комнат, — продолжал архивариус, показав рукой на шкафы. — Видишь дела? Их тысячи, если не десятки тысяч.

— И все заполнены документами? — спросил Марк-Алем.

— Естественно, — ответил со смехом архивариус. — Людей можно обвинить во многом, особенно в лености. Но в недостатке сна их не обвинишь. Все спят, дорогой друг, с сотворения мира и так и будут спать до конца света.

Марк-Алем хотел было из вежливости засмеяться, но у него не получилось.

Они шли по узкой галерее, показавшейся ему темноватой. Несколько фонарей в отдалении, наверняка из других галерей или из главной круглой, давали слабый свет.

— Здесь есть все, — проговорил архивариус, замедляя шаги. — Понимаешь, что я хочу сказать? Если бы земной шар однажды исчез, другими словами, если бы мир столкнулся с какой-нибудь кометой, рассыпался на части, испарился или просто провалился бы в тартарары, ну вот, если бы наша планета исчезла бесследно, достаточно, чтобы уцелели эти подземные норы, набитые папками, чтобы можно было понять, что из себя представлял этот мир. — Архивариус повернул голову, словно желая убедиться, дошли ли до сознания собеседника его слова. — Ты понял, что я хотел сказать? Никакая история, энциклопедии, священные книги или любые другие книги, собранные вместе, все академии, университеты или библиотеки не смогут дать такую полную истину о нашем мире, какую дает этот Архив.

— Но она ведь здесь в довольно извращенном виде, разве нет? — осмелился возразить Марк-Алем.

На обращенной к нему стороне лица архивариуса появилась улыбка, которая произвела, возможно, даже более сильное впечатление, чем если бы они стояли лицом к лицу.

— Кто сказал, что увиденное нашими глазами не является извращенным, а как раз здесь, напротив, не открывается истинная суть вещей? — Архивариус замедлил шаги перед одной из дверей. — Слышал, наверное, как старики вздыхают: «Эх, мир — это сон!»

Он толкнул дверь и вошел первым. Комната оказалась необычайно длинной и, так же как и другие, была битком набита папками. Более того, целая груда сундуков, возможно из-за нехватки места, стояла прямо на земле. Двое сотрудников копошились в отдалении.

— О чем ваше сновидение? — спросил архивист.

Марк-Алем потрогал рукой листок бумаги, лежавший за пазухой.

— В сновидении говорится о предчувствии многочисленных жертв во время войны.

— Ага, речь идет о сновидениях, увиденных накануне больших столкновений. Они в другом секторе, дальше, но не бойся, мы дойдем и туда. Вот здесь, — архивариус показал рукой на шкафы, стоявшие слева, — «мрачные народы», а вон те, там — «радостные народы».

Марк-Алем хотел было спросить, что это значит, но не осмелился. Архивариус шел посередине комнаты, и Марк-Алем следовал за ним. Тот остановился перед полкой, прогибавшейся под тяжестью папок.

— Здесь конец света в представлении народов, у которых очень ветреные зимы. — Он дотронулся рукой до полки, словно пытаясь выпрямить ее, затем повернулся к Марк-Алему: — Иногда толкователи, спускающиеся в Архив, ведут себя высокомерно и разговаривают сквозь зубы. Ты мне нравишься, помимо прочего, своей вежливостью.

— Спасибо, — сказал Марк-Алем.

Из длинной комнаты в соседнюю вела очень низкая дверь. Запах старой бумаги становился чем дальше, тем все сильнее; казалось, от него спирало дыхание.

— Восстание мертвых, — архивариус показал рукой на одну из стен. — Аллах, ну и ужасы тут… Но неважно, пойдем дальше. Хаос: земля, смешавшаяся с небом, — продолжал объяснять он. — Вот эти все сундуки, стоящие тут. Жизнесмерть или смертежизнь, называй как хочешь. Замыслы жизней женского происхождения. С мужской закваской. Идем дальше. Любовные сновидения. Вся эта комната и еще одна, смежная, битком ими набиты. Экономические кризисы, обесценивание валюты, рента владельцев чифлигов, банки, это все собрано тут. А вот и заговоры. Государственные перевороты, подавленные в зародыше. Хулы на веру.

Марк-Алему казалось, что голос архивариуса начинал звучать откуда-то издалека. Порой, особенно когда они шли по галереям, переходя из одной комнаты в другую, он уже плохо различал слова. Каменные арки заглушали их дребезжащим эхом.

— Теперь… перь… перь… увидим… дим… дим… сновидения о рабстве… стве… дения… стве…

Скрип дверей, сквозь которые они проходили, вызывал дрожь, пробирая Марк-Алема до мозга костей.

— Сновидения первоначальной эпохи рабства, — архивариус обвел рукой стены, — или, как их еще называют, «сновидения первичного рабства», чтобы отличать их от более поздних, то есть глубокого рабства. На самом деле они совершенно разные. Это как с первой любовью, которая отличается от остальных, хе, хе. А вот отсюда и до самого конца